Зрачки у зверя грёз на небесах
Поблескивают зёрнами граната,
И время затаилось в зеркалах,
В ловушке сна, откуда нет возврата.
За миражом стекла и серебра
Зовет изящество движений тени,
Хрустальных звуков сложная игра
Звенит глубокой тишиной мгновений.
Я зверь из снов, мерцающий мираж,
Застывший за пределом очертаний,
Клинка заката безымянный страж,
И феникс обжигающих желаний.
Зови меня: я в сумраке имён,
За смыслом слов, в тумане сновидений.
Кричи за край в полузабытый сон,
Где тонет явь в потоках наслаждений.
Ко мне идёшь по льдистому стеклу,
Меж перьев воск, дыханием согретый.
Но будет взлёт к пьянящему теплу,
И вечность разорвётся вспышкой света.
(N/A)

Ночь. Бессонная, беспробудная, чёрная нега, окутавшая своими ласками и страхами души миллионов людей. Бесконечная тоска и безграничная радость... одиночество теней или тени одиночества... А ещё эта луна – страстная, обворожительная, опытная соблазнительница сердец романтиков, влюбленных в ночь, и покровительница жаждущих укрытия, отрешённых от мира, названного светом. В темноте проясняется сознание, обостряются чувства. Нельзя не видеть ночи, невозможно отрицать её силу. За многие годы, оставив позади традиции и культуры, люди оболгали тьму, поселив в ней кошмары. Чёткая грань между богом и дьяволом оказалась слишком неуклюжей, неровной, обрывистой. Но люди поверили этому нелепому разделению и научились радоваться свету, скрываясь в тишине ночи. Но ночь тиха только для них. Она кажется такой лишь потому, что днём мир заполняют бесчисленные голоса, звуки конских копыт, шум рыночных площадей – муравьиная суета, в которой человеческий род смыслит своё существование. Но всегда за миром обыденным существовал мир настоящий, остро воспринимающий окружающее. Он есть, был и будет, но ночью чуждые обыденности силы подчиняют себе равнодушную, холодную землю и мерцающие, бездонные небеса. В темноте, неупокоившиеся духи угрюмо скитаются по пустошам, мостовым, стучатся в окна, в двери; служительницы дьявола, блестящие от своих колдовских мазей, верхом на боровах взвиваются к вершинам гор и кружат их в безумном танце под ужасную музыку чертей, которые с помощью своих маленьких чёрных смычков извлекают звуки из серых черепов тех, кто давно оставил свою бренную плоть. В темноте есть и зло и добро... хотя нет, скорее милосердие. Ночь повествует о смерти, о любви, о ненависти, о безумии, о радости, об одиночестве. Когда ещё чувства столь многочисленны? Когда ещё разум так свободен, а душа так открыта? Ночь опасна для тех, кто восторгается ею, она изменяет…искажает...она дарует новую жизнь и никогда не спрашивает позволения. Лунный свет преображает, звёзды отражают, ночь поглощает.
Чувство тьмы неощутимо, неосязаемо. Лишь одно время суток позволяет понять ночь. Также как жизнь приобретает смысл лишь на грани со смертью, так и когда солнце, уклоняясь от луны, встречается с чёрными ресницами прекрасной тьмы, готовыми захлопнуться в любой момент, познаётся по-настоящему красота тени. Закат зачаровывает своим бесконечным могуществом. Закат торжествует, испивая восхищение тех, кто готов отдать душу за то, чтобы в полной мере понять самую суть сумерек.
Бледная луна, сине-серое небо, лёгкий ветер, разбрасывающий в разные стороны занавески, словно шепчущий, предупреждающий о чьём-то приходе...и Она в своём розовом, кружевном платье. Вызывающе вздымающаяся грудь, бледная кожа и огненные волосы, гладкие, как шёлк, безупречные черты лица, на котором, словно на чудесной картине, некий талантливый средневековый художник изобразил эти страстные алые губы, зелёные гипнотизирующие глаза и чёткие чёрные брови, вырисованные радугой над каравеллами ресниц – как всегда, безупречна… Она являлась на закате. Зеркала словно разбивались при Её приходе, отражая мириады оттенков розового, пленительного платья. Казалось, небо окрашивалось в цвета Богини, снова и снова примеряя своё новое одеяние... розовое одеяние заката. Свечи жестоко вспыхивали, как будто поджигаемые страстью, тем похотливым огнём, пахнувшим сиренью, который Она излучала. Ни единого слова – чувства, обострённые до предела, не скрывали ничего, не умели скрывать. Она знала обо мне всё. Я о Ней – ничего. Но между нами родилась любовь... Такого блаженства не испытывал никто. Я встречал закат с тревогой и сладким ожиданием. Я оставлял открытыми окна, ложился в постель и притворялся спящим. Я слышал, как Она влетала, влекомая ветрами. Я предоставлял властвовать Богине, иначе я не мог Её и назвать. Моя Венера даровала жизнь, и в то же время высасывала её из меня. Закат за закатом я понимал, что поддался любви неистовой, сверхъестественной, но я не хотел и не мог отпустить её, не мог прогнать её от себя. Слабость преследовала меня всю ночь, весь день. Но свет уже не был мил мне. Редко я продолжал прогуливаться по благоуханным местам ирландской природы, чаще сидел под деревьями в тени, наблюдая за гордыми и воинственными алыми розами, что росли неподалёку от моей обители. Эти цветы поражали своим хладнокровием и элегантностью, бессердечием и чувственностью. Они напоминали мне её...

Ирландия всегда была спокойной страной. Однако, загадки её так и не могли раскрыть те бесчисленные путешественники, входившие в наши бухты на своих воздушных кораблях, едва касаясь волн, нёсшихся по теченью морскому. Легенды о сидах, гномах, фуриях, феях и прославленных героях казались простыми сказками. Но, в то же время, постоянно очередная фантазия древних обращалась былью, и, зачастую, мне приходилось наблюдать, как молодой пастух, возвращался домой в слезах, плачась на то, что проказники эльфы украли несколько коров, и что теперь ему попадёт от господина. Я не был одним из тех, кто жестоко отрицал существование необычных таких существ. Наоборот, я всячески настаивал на правоте мальчугана, уверяя и пастушка, и его семью в том, что ничего страшного не произошло, всякое бывает. Всё же, мы не одни в этом мире. Поверьте мне, сейчас я это попросту знаю. Я сам уже давным-давно не человек…

Мой старый замок так и стоит в гнетущем одиночестве. Он поражает своей готической архитектурой и ветхим безобразием. Раньше, в красках заката, он пылал, словно огромный дворец, укутанный в багрово-розовый саван. Теперь же «дворец», закутанный в чёрную тину, словно мрачный памятник всему живому, что здесь когда-то было, покоится в смертельном обете – хранить память о событиях дней минувших, похороненных во прахе времени.
Высокая арка ворот покрыта плесенью. Кажется, что вот-вот она обрушится под каплями дождя, моросящего ранней весной здесь, в зелёной Ирландии. Я прохожу мимо комнаты прислуги… Когда-то у меня была прекрасная горничная, звали её Фиона. О, как чудесно она пела! Редкая баронесса могла похвастаться таким даром! Бедная Фиона не щеголяла титулом, но, как человек, представляла больше ценности, чем любая светская дама. Впрочем, их здесь и было-то немного… Несколько крупных феодальных участков с городами-замками, да небольшие деревушки – вот как жилось вдалеке от столицы. Хотя даже и в таком окружении обрести спокойствие было довольно сложно. Семьи в городах жили большие, каждые три дня в одном из замков давался бал, каждые два дня рыночные площади наполнялись товарами, а уже через день лавки стояли запустелые. Раз в три недели проводились карнавалы; приезжали барды, распевали баллады, рассказывали всё новое и неизвестное (и не всегда правдоподобное); шуты плясали и смеялись, передразнивая прохожих; рабочий люд наедался и напивался вдоволь; а семьи благородных сэров и их леди довольствовались радостью народной и диковинными товарами, привозимыми купцами из стран материковых, неизведанных. Вряд ли кто-то из окружавших меня владельцев замков помышлял о том, чтобы пересечь Ла-Манш и самому узреть жизнь иную, материковую. Мои соседи привыкли проводить время по своему однообразному графику, отсчитывая дни календаря и вовремя созывая гуляния по поводу очередного празднества.
Моя жизнь проходила иначе. Я не срубал лесa, не обустраивал свой замок роскошью. Отец мой, принц* Ирландский, предоставил мне, как принцу, неплохое поместье, и мне оно очень нравилось своим естественным видом, не приукрашенным роскошью и драгоценными металлами. Моя впечатлительная душа влюбилась сразу в это место, в эти холмы, горы, луга, леса, ручейки, озеро и реку, узкую и быструю, словно змея. Я жил в одиночестве, почти как отшельник, проводя бoльшую часть своих дней в общении с природой. Уже совсем скоро соседи прекратили приглашать меня на празднества и не напрашивались ко мне, ибо знали, что ничего не дождутся. Мне казалось, что я презираю их праздную жизнь, хотя вёл себя точно так же. Я упивался природой, такой, какой её больше никогда не увижу. Я наслаждался жизнью, не зная, что она существует на самом деле.
Вот, позади остаётся ещё одна пристройка. Видимо, гостевая часть замка…она всегда пустовала… Хотя нет! Но не стоит перемешивать события. Всё должно идти своим чередом. А пока я вижу вход во внутренний садик моего ветхого «дворца». Я часто сидел здесь, читал книги из той маленькой библиотеки, что передал мне отец. Здесь мало любили предаваться чтению… Как странно! Дух Ирландии никогда не будоражит тебя, но успокаивает. Чтение здесь познавательно и притягательно…но люди всегда любили развлекаться, и одних книг им для этого попросту не хватало…
Садик выцвел. Небо над ним кажется хмурым, чуть печальным. В центре садика – увядший куст роз. Он бы мог расти здесь вечность, но сок безумной и чёрной любви погубил бутоны и стебли. Остались лишь шипы, чёрные, но такие же острые, словно воспоминания, которым противится моё сознание. Здесь, под кустом увядших белых роз – моя могила. Стало быть, я мёртв? Этот вопрос терзает меня уже девять лет, и я пришёл сюда для того, чтобы разобраться во всём снова, снова всё пережить. Мне это необходимо. Какую боль принесут воспоминания – не имеет значения. Когда-то эта история началась…и она ещё совсем не закончилась.
Деревья шепчут моё имя. Имя… Не думаю, что оно было для меня чем-то важным. Иногда я даже презирал его, ибо был назван. Как куклам дают имена, так меня крестили в святой воде. Слепой священник окунул меня в ванну несколько раз, и я, нагой, встал на порог новой жизни, меня поставила на ноги церковь. Я не верил в будущее. Вся моя жизнь состояла из одного сплошного настоящего. Бог во мне струился по венам, и именно он позволил мне отречься от людей. Я не верил в него так сильно, как он верил в меня. В этом и заключалось различие между нами. Бог послал мне Её, ибо я в Ней нуждался. Он думал, что я вновь обрету веру, но он ошибся. Я проклинал себя на протяжении долгих, беспокойных лет, пока странствовал по всему миру и познавал его. Везде, в каждой стране, я что-то искал, но не находил…никогда. Быть может, я просто не знал, что ищу. Именно поэтому я вернулся сюда, в мой ветхий замок, мой проклятый дом.
Люди обходят его стороной до сих пор. Не исключено, что очень скоро замок превратится в развалины, древние, затхлые руины. Человечество стерпит его ещё один мерзкий век, после сочтёт негодным и сравняет с землёй, раскидав останки строения на многие мили по нежной ирландской земле. Будущее меня не пугает. В любом случае, я вернулся сюда не за тем, чтобы снова стать принцем. Ведь он умер, а вместе с ним умер и я.
Почему же я жив? Мне бы такой вопрос показался нелепым. Он и есть…нелепый. Впрочем, я всегда отвечал просто, не придумывая отговорок. Посетив разные страны, я по-другому взглянул на жизнь, по-другому принял и оценил людей. Понемногу они перестали быть для меня стадом Здесь нужна другая фраза, так как эта – из места в карьер, и + нехорошо сказано. В каждом из них горела жажда выживать в любых условиях, каждый к чему-то стремился. В то же время, я всегда был выше их мыслей, их понимания всего настоящего. Мне нравилось чувствовать людской страх и ненависть, видеть нежность и жестокость в их глазах. Часто вечерами я смешивался с толпами и слышал дыхание каждого, многочисленные и такие различные ритмы сердец. Они были мне так же близки, как и я сам. Их чувства притягивали меня много больше, чем памятники архитектуры, прекрасные полотна, стихи, сонаты, театры. Путешествуя, я понимал, как человечны люди. И в то же время я осознавал, насколько далёк от них. Меня захватывала одна мысль о том, что меня считают самим дьяволом. Я смеялся им в лицо, ехидно высмеивал каждое человеческое слово. Никогда я не говорил ничего о себе. Издавна люди страдали от таких, как я. Мне даже не нужно было произносить: «Я вампир!» – они и так знали это.
Впрочем, я не сразу свыкся с тем, кем стал. Казалось, человек умер во мне раз и навсегда. Конечно же, это было не так. Я сам понимал это, но мне нравилось играть. Играть так, как когда-то играла со мной Она – моё наваждение и грех. Бог проклял меня через любовь, я не искал прощения. Моя душа прогнила от ненависти и презрения. Я метался повсюду, желая навсегда расправиться с Ней, ибо только Она связывает меня с миром смертных. Связывает своей любовью, ибо именно в ней заключаются мои страдания. Я хочу перестать быть человеком. Я пленён жаждой крови и бессмертной мудростью, которую приобрёл не так давно, но я всё ещё слеп… Ослеплённый любовью…
Могила дрожит под звуками моего голоса. Мне кажется, что розы ожили и чутко прислушиваются к каждому моему слову. Я рассказываю себе всё, что переживал на протяжении половины века. Рука автоматически вырисовывает буквы. Всего одна ночь, чтобы встретиться лицом к лицу с воспоминаниями, схватиться с ними, выжать их, словно лимон, дабы понять, наконец, что я потерял, и что обрёл…и что же я ищу? Я бессмертен, но чувствую, что могу умереть в любую секунду. Кровь не насыщала меня уже несколько дней – я не хотел есть…не хотел убивать. Если кто-то оказывался моей жертвой, то только из-за моего сострадания. Я остро чувствовал, кому следует умереть.
Все последние годы я видел лишь конечную стадию заката. Время, когда луна падала в преисподнюю, было опасно. Лучи дневного светила были призваны богом, дабы разрушать мёртвые тени. Создания ночи вынуждены довольствоваться луной. Но её соседство всегда было как нельзя кстати. Луна – прекрасная собеседница. Вот и сейчас её месяц покачивается на северо-востоке, ещё бледноватый, но уже могущественный.
Меня всегда пьянила атмосфера полуночи! Но сейчас, когда она подступает вновь, я ощущаю невольную неприязнь к ночи. Сегодня она напомнит мне всё самое горькое, прекрасное и мерзкое, что случилось здесь когда-то, а месяц беззаботно, подхватив звёзды под руку, будет кружить надо мной беспечные вихри – сплетения моей судьбы.

1

Высокий, статный, черноволосый – я жил в окружении прислуги, лениво отмахиваясь от всяческих родственников и различных сэров. Гордец от природы, я не принимал чужих мнений, но хранил молчание даже в самых ожесточённых спорах. Мне нравилось наблюдать за людьми. Не то, чтобы я их не любил, просто я получал истинное удовольствие, анализируя их слова, рассуждения, пытаясь добраться путём логики до сути их мыслей, догадываясь и предполагая. Меня воспринимали как отчуждённого от общества, но богатого и состоятельного принца, в то время как отец давно забыл о моём существовании, а я никогда не вспоминал о нём. В первые годы своей молодой и свободной жизни я посещал разные общественные кружки, балы, ярмарки. Праздники вдохновляли меня своей нарядностью. Мне не казалось интересным надевать изысканные платья, целовать руку даме, смеяться над любой неумелой шуткой, но я чувствовал себя уютно в кругу средних феодалов, постоянно сплетничающих и доносящих друг на друга, всегда пытающихся выдать своих дочерей за того, кто побогаче и поважней. Ко мне сватались не раз, но я слишком ценил свою свободу, хоть и жил один. Лишь прислуга окружала меня в моём замке сомнамбулистических образов и фантазий. Среди неё были и старики, шедшие за мной на протяжении всех девятнадцати лет моей жизни, и молодые – чудесные девушки с горящими румянцем щеками, мальчишки с преданными глазами и вьющимися волосами. Всего их было пятнадцать – пятнадцать слуг. Всех их я помнил по именам и, наверное, они знали меня даже лучше, чем я знал себя сам. Они были частью моей жизни. Тогда я ещё не понимал, как сильно любил их. Теперь осталась лишь горесть – все они погибли, и виной тому была моя судьба был я (Лассар, отмазки тебе не помогут.).
Всё выглядело до низости просто. Я родился, чтобы обо мне забыли. Меня выбросили на свет, словно мусор, заточили в замке на зелёном острове. Туманный Альбион остался в прошлом. По крайней мере, так я думал тогда. Всё меня восторгало здесь, в Ирландии, и в свои девятнадцать я ещё плохо осознавал, что никому не нужен. Часто, бывая в соседних замках, я ощущал себя чужим среди царственного шёпота особ женского пола, иронично, с некоторой жалостью изучающих мой надменно-отрешённый образ, который создавала моя душа, и которого стыдился я сам. Я терялся, когда со мной заводили беседу, я не мог найти подходящих слов, смущался и злился из-за своей слабости. Страх людей – так велик он был. Но отчего? Почему я так их боялся? Будучи одним из них, я был другим, но, тем не менее, таким же, как любой человек, существовавший, существующий и продолжающий существовать. Чем я отличался? Мысли, чувства, представления о мире, о красоте, об искусстве – нас объединяла лишь пропасть. Та самая пропасть лжи и порока, в которую нам суждено было упасть когда-нибудь. Время пришло – мы разом потеряли землю под ногами. Чёрная пасть проглотила всех, но я выжил. И тогда бояться стали меня. Сначала это было непривычно, но потом становилось всё веселее и, в конце концов, я научился воспринимать людей по-иному, по-особенному. Я знал о них всё…
(Но цена бессмертия была велика. Бесконечность снов обратилась в бессонницу, ужасную лихорадку. Её я так и не сумел превозмочь.)
Но вот: пробил час, и меня потянуло к одиночеству. На некоторое время я решил оставить всю эту несносную светскую жизнь, и с головой окунулся в свой внутренний мир, пытаясь найти гармонию с великой природой. Я встречался с друидами и подолгу слушал их рассказы, среди которых очень часто раздавались столь великолепные, но столь противоречивые мысли. В конце концов, суть их философии сводилась к поклонению природе и всему, что она создаёт. В учении друидов окружающий меня мир приобретал смысл. Но чем больше красок я видел вокруг себя, тем меньше я чувствовал свою душу. Я словно слился со стихиями и не мог совладать с ними. Течение времени несло меня вперёд, и в бесконечном скитании по лесам пролетали недели.
Слуги опасались за меня. Они постоянно чего-то боялись, и, наверное, они были одними из тех людей, которых не боялся я, ибо был принцем, выходцем из благородных кровей. Тогда это ещё имело для меня значение, но не теперь. Я всё больше предавался прогулкам, исследуя изучая леса неподалёку от замка, пересекая вдоль и поперёк долины и пастбища, забираясь на холмы и выступы гор. Места в моих владениях оказались что ни на есть живописными. Только за то, что меня заключили здесь, а не где-либо ещё, я мог сказать своему отцу огромное спасибо. Но такого слова я не знал. Я умел вежливо попросить, но так и не научился благодарить. Конечно же, многих это раздражало, но они терпели, соблюдая правила этикета, ими же установленного.
Каждый раз, когда я встречал рассвет, он поражал меня своими яркими оттенками и бликами. Солнце как будто расцветало, облачаясь в светлые чары приближающегося дня. Облака разбегались, падали на колени, присягая в верности светилу, а горизонт пылал живительными красками, словно поля, расцветшие весной, из поросли которых то тут, то там выглядывают жёлтые одуванчики, синеглазые васильки, звонкие колокольчики и ароматная полынь, столь безобидная внешне, но едкая и ядовитая внутри. Я сидел на вершине небольшой горы под старым вязом и наблюдал, как полоса света обволакивает собой всё пространство, как преображаются в солнечных лучах замки, как внизу просыпаются деревни и запоздалые пастухи ведут свои стада на пастбища, сонно поглядывая на рассвет, воспринимая его таким, какой он есть. Мне же каждый раз он казался другим, особенным. Я наслаждался первыми прикосновениями тёплых лучиков света, протирал свои восторженные глаза и, последний раз, с высоты присматриваясь к чудо-рассвету, спускался вниз по камням и бежал в поля.
Солнце поднималось в зенит, лёгкая дымка скользила по травам, ласково пригибая их к благоуханной земле. Ароматы стесняли воздух. Я дышал полной грудью. Тогда я почти ни о чём не думал. Я наслаждался жизнью, быть может, по-своему, но так же, как и все другие. Они делали то, что приносило удовольствие им, я с радостью погружался в мир природы, чувствуя себя единственным счастливым во всём мире, во всей Вселенной.
Из полей я бежал в леса. Редкие, они были заполнены светом, птичьи голоса переливами струились над моей головой, насекомые суетливо копошились под ногами, смелые животные провожали меня глазами удивлёнными, но понимающими. Там я был таким же, как и они. Я не произносил ни слова, но восхищался красотой, окружавшей меня.

Но в тот день всё случилось не как обычно. Череду весёлых будней сменил угрюмый сумрак, и с небес полился тонкий и колючий дождь. Вторая половина дня погрузилась в атмосферу печали и раздумий. Грустная (или ещё как-то, но нельзя просто слово погода) Погода навеяла на меня тоску, и я присел на мягкую траву, прислонился к буку и закинул голову, раскрыв рот, словно пытаясь собрать все капли дождя и проглотить небесное горе. Я закрыл глаза и задумался. Мысли поочерёдно проскальзывали в моей голове, и я вдруг начал понимать, насколько всё скучно и бесполезно. Вся моя жизнь превратилась в ничто. В один час все былые ценности обрушились и растворились в мокрой от дождя земле. И отчего-то я начал презирать природу. Я сидел под дождем и смеялся над друидами, над тем, что они говорили мне. Уверен, со стороны мой смех казался нервным, истерическим, упадочным. Так смеётся человек в минуты отчаяния. Так оно и было. Я вспомнил, что я принц, сын короля, брошенный здесь умирать. Меня окружили близкими и дальними родственниками, коим я был крайне неинтересен, мне присмотрели несколько девиц, которые дичились меня самого беспредельно, а я их ещё больше. Меня уже давно считали отшельником и шутом только потому, что я утром выходил и благоговейно вздымал руки к небесам, наслаждаясь свежей прохладой, исходящей с голубых высот. Я мог часами стоять на одном месте и следить за тем, как движется солнце. В тумане меня иногда даже принимали за статую или призрак. Иногда в поле на меня натыкался кто-либо из крестьян и чуть было не кричал, но тут же узнавал своего господина и удивлённо интересовался, как я спал, зачем покинул замок в столь ранний час, хоть в глазах его ясно читалось: чего это его сюда занесло? Я не отвечал, а мужик (так называли крестьян XIX века в СССР. Какой, блин, мужик? (хохот)) лишь пожимал плечами и шёл дальше, оглядываясь на меня, недоумённо моргая.
Безумец, меланхолик, аскет – так окрестили заброшенного принца зелёной Ирландии. Человеческий разум очень силён, гораздо сильнее, чем вы можете представить. Как бы я хотел уметь читать мысли людей тогда, когда возненавидел весь этот мир, за несправедливость, которую он присудил мне. На самом деле, я ненавидел лишь себя одного. Никогда ещё ни одно моё чувство не было так сильно, как это. Ненависть поглотила меня и передалась лесу, дождь затрепетал, и его капли, падая мне на кожу, испарялись. Адский огонь забрался ко мне в душу, и я захотел снова увидеть лица моих родственников, их напыщенные физиономии, их вытянутые спины и их подлость. Я смеялся…смеялся над всем, над чем можно и над чем нельзя. Одновременно я был таким святым и таким злым, но больше всего я был беспомощным. Таким Она меня и застала…
Я слабо ощущал, что дождь прекратился. Леса стояли в пугливом одиночестве. Я не слышал ни единого звука. Открыв глаза, я понял, что ночь разбудила меня. Звёзды градом сыпались в мои глаза, я ловил их ртом, но ощущал лишь солоноватый привкус недавнего потопа небес. С восторгом и страхом я вглядывался в чёрную, неприступную ночь, состоявшую из множества маленьких и больших теней. Так странно было ощущать, что и моя тень принадлежала мгле, слабо освещённой спрятавшейся от меня луной и приветливо горящими огоньками на далёких, но столь близких звёздах.
С детства меня напутствовали избегать ночи. Её называли любовницей дьявола, порождением его безумных, жестоких фантазий. Темнота всегда пугала людей, и я невольно доверялся их предостережениям. Но тогда я ощутил больше восхищения, нежели ужаса, ибо никогда раньше не видел ночь такой, какой она предстала предо мной.
Я продолжал лежать и рассматривать чёрное небо. Затылком я прислонился к стволу исказившегося в темноте бука, который стал похож на куст чертополоха, ноги покоились на земле, промокшие до костей, грудь мерно поднималась и опускалась. Мне казалось, что я дышал медленнее, чем обычно, словно время потеряло смысл здесь, в ночи, и я готов был пролежать так целую вечность. Несмотря на холод, пришедший вслед за дождём, я думал о том, что эта ночь может длиться всю жизнь. Я искренне этого хотел.
Одиночество прельщало мою душу. Тогда я истинно чувствовал себя уже не принцем, а королём…королём этой великолепной ночи, в которой я словно заново родился. Всё вокруг завертелось, закружилось, я видел мозаику из чёрных и серых тонов, моё дыхание участилось. Восторженный, я слышал, как ночь говорит со мной. Сначала слова не были понятны, но пролетали мгновенья, и из сотни серенад и мелодий я различил наиболее ясную и отчётливую. Ноты оборачивались буквами, буквы составляли слово…имя. Я слышал, как оно настойчиво произносится по слогам. Я возвращался к сознанию, звуки утихали, но имя оставалось. В испуге и любопытстве я оторвал глаза от неба…и замер. Слабый стон сорвался с моих полуоткрытых губ, но я сдержал в себе человеческие чувства, я не двинулся с места и ждал, что будет дальше, наблюдая во все глаза за силуэтом, слабо освещённым луной, явившейся из ниоткуда.
– Лассар! – громко и отчётливо разрушил идиллию тишины повелевающий, но страстный и обжигающий женский голос, – Ночь кажется тебе прекрасной?
– Да… – я не нашёлся, что ещё сказать дальше, я боялся женщины её, ибо был уверен в том, что она не человек.
Незаметно она оказалась у дерева, наклонилась надо мной. Её дыхание сковывало моё тело, заставляя его содрогаться. Луна лишь оттеняла её лицо. Я чувствовал совсем близко страстные губы, ощущал невероятную силу, исходившую от неё, соблазнявшую меня всё больше и больше. Женщина молчала. Я вгляделся в её лицо, надеясь встретиться с ней глазами. Она нежно, но твёрдо обхватила мой подбородок своими тонкими и быстрыми пальцами, не дала мне повернуться. Аромат её тела охватил воздух. Казалось, я растворялся в нём. Наконец, она прошептала:
– Ты нужен мне… – обжигающие, словно адский огонь, губы застыли, не завершив фразы, я слышал её чувственный выдох, – Ты именно тот, кого я искала!
Как странно было слышать это! Что бы могли значить её слова? Она искала меня? Меня?! Изгоя, возненавидевшего весь мир в одно мгновение и полюбившего ночь за её искренность и ложь обман?! Сколько вопросов рождалось в моей голове! Я разрывался, я терял мысли, я боялся… Снова попытался повернуться к ней, но, как и раньше, мой порыв не увенчался успехом. Её твёрдая рука приказывала подчиниться.
– Сейчас я уйду, но завтра мы увидимся вновь. Жди меня в своём замке. Жди меня на закате…в спальне…
Моё сердце вскричало так, словно в него воткнули кинжал. Огромная дыра среди всех моих недавних чувств зияла цветом ночи внутри моей пылкой, горячей души. Паника охватила меня. Я думал: неужели она оставит меня сейчас, неужели она уйдёт, исчезнет как появилась, не оставив ни следа?! Но я найду её, найду по аромату тела, по тому неудержимому соблазну, что исходит от неё, сводя с ума вечность. Она казалась совершенной тогда, в безмолвной ночи. Она нашла меня, она заставила меня полюбить её. Ещё долгое время я чувствовал, что она не уходила, а стояла там, рядом со мной, слившись с тенью молодого, но пугливого бука. Я ждал…
Нежные пальцы с длинными острыми ногтями, едва касаясь моей кожи, пробежали по шее. Я содрогнулся. Её ладони обвили мою замёрзшую плоть, одна рука плавно спустилась вниз и легла на грудь, сжав то место, где бешено колотилось моё разбитое сердце. Язык женщины оставил чувственный, сладкий след на моей шее. Её рука наклонила мою голову – я не сопротивлялся. Губы прильнули к коже – я не почувствовал боли. Она пила мою кровь, спокойно, медленно. Словно Богиня Любви, она предавалась своему чарующему искусству, а я стонал от непреодолимого желания заключить её в свои объятья…но не мог. И тогда я начал терять сознание. Глаза мои устремились к чёрному небу, и оно как будто окрасилось в алые тона. Звёзды, словно волки, заполонили тишину своим жутким воем, кружась в невесомом танце. Луна зияла бледным пятном искушения, внутри которого отчаянно билось моё сердце. Всё вокруг приобретало другие формы, новые, неведомые очертания. Я дрожал, я кричал, я плакал и в то же время – я любил. Преображённая ночь восхитила меня ещё больше, чем прежде. Я наблюдал за живыми небесами так, словно вижу их в последний раз. В воздухе царило наслаждение и терпкий запах забвения. Я ощутил движение теней, услышал голоса, раздававшиеся отовсюду, в последний раз взглянул на луну и…потерял сознание. Только её жёлто-красный лик, словно занавес, остался в моей голове, а чувства, разделившие небеса, смешались вместе и заполнили дыру в сердце. На мою душу опустилась пелена слабоумия и безумия, и на грани смерти, в плену желания я закрыл глаза, затянувшиеся белой дымкой кошмарных грёз, ясно запоминая бледный профиль моей богини и губы, по контурам которых стекала тонкая струйка багровой, в свете ночи, живительной, влаги.

2

Я очнулся у себя в постели. Жутко болела голова. У меня не было сил, чтобы встать, едва ли я мог пошевелить кончиками пальцев. Испуганно озираясь, сквозь мутную пелену я пытался разглядеть окружавшие меня предметы. В распахнутых окнах показалось солнце. Совсем низко над землёй, оно только начинало согревать зелёную страну, обворожительную, дурманящую своей чистотой и доверчивостью в период ранней весны. Невольно, я зажмурился, когда лучи дневного светила отразились от большого зеркала, стоявшего в дальнем углу комнаты. Перед ним я обычно причёсывался и поправлял платье, причём случалось это довольно часто. Удивительно, как неистово я презирал людей, но как страшно был похож на них. Человек слишком сильно себя любит, больше чем кого-либо. Он лжёт, когда думает или говорит, что испытывает такое же чувство к кому-то ещё. Он никогда не сможет полюбить другого человека больше, чем самого себя. Сейчас я начинаю понимать, что был таким же. Я не просто любовался собой перед зеркалом, ценил свои мысли и мечты, я безумно восторгался собой, восхищённый, писал себе оды, готов был расцеловать себя, и целовал своё отражение, испытывая при этом величайшее удовлетворение. Как всё это было низко! В то же время я питал искреннюю любовь к своим преданным слугам, и в этой схватке со своим собственным Эго, я часто терял самообладание, разбивал зеркало, забрасывал ковры всем, что попадалось под руку, и выбегал из комнаты, пролетая мимо многочисленных дверей и лестничных проёмов, покидал замок, чтобы встретиться с возлюбленной природой. Только когда я сидел в поле и нежил в своей руке бутон редкой белой розы, когда чувствовал её тайные переживания, только тогда я любил себя меньше всего на свете…
Отчего-то мне стало страшно. Я подумал, что уже, может быть, никогда не увижу ту прекрасную розу, что уже никогда природа не скажет мне, что человек – часть мироздания, но не его центр. Я лежал в постели, недвижимый, истощённый. В нижнем углу зеркала я мог различить своё лицо. Оно поражало своей болезненной бледностью, а на щеке слабо горел алый румянец. Издалека я не мог различить цвет своих глаз. Они мне казались туманными, чёрными, обрамлёнными пурпурными ореолами. В действительности же они были светло-бирюзовыми, и меня смущала и настораживала эта необычная игра цвета, придавшая моим глазам облик коварной пустоты в объятиях заката. Край шеи, который я видел в зеркале, был аккуратно обернут белым шёлковым полотенцем. Мне хотелось сорвать его с себя. Становилось ужасно душно. Слабым голосом я позвал кого-то из слуг, но язык не слушался меня. Я чуть напрягся, сдавив горло усилием воли, и тут же почувствовал острую боль. В зеркале я заметил, как на полотенце выступает маленькое пятнышко крови. Я закрыл глаза, с ненавистью отрекаясь от солнца, тщетно пытавшегося меня успокоить. Тяжёлая дверь отворилась, слабо скрипнув, и я услышал осторожные, заботливые шаги. Маленькие ножки плавно, как на крыльях, ступали по ковру. Вот они остановились. Я почувствовал, как маленькие, девичьи пальцы осторожно коснулись моей шеи и потянули полотенце, собираясь его снять. Даже если бы и хотел, я не мог помешать. Силы возвращались ко мне, но свободно я мог двигать только кистями рук. Всё ещё беспомощный, я лежал, ожидая, что будет дальше. Заботливые пальцы стянули с моей шеи полотенце, ласково и чуть пугливо погладили мою кожу. Я чувствовал, как гостья едва касается двух маленьких ранок, ясно отдававшихся болью на моём горле. Но вот я услышал, как она отошла от постели, и, видимо, направилась к окну. Я открыл глаза, и убедился в своей догадке.
Фиона стояла ко мне спиной. Моя любимица - прелестная горничная шестнадцати лет. Её тяжёлые каштановые косы доставали до хрупкой, тоненькой талии, обрамляя милое личико с ещё по-детски пухлыми щёчками. Фиона была одета в простое салатовое платье.
Она мне нравилась внешне и внутренне. Я любил с ней разговаривать на самые разные темы, но всё равно ценил одиночество много больше, чем её общество. Много раз она просила разрешить ей пойти со мной на прогулку, но я не отвечал ничего, набрасывал на плечи плащ и выходил из замка. Она всегда провожала меня глазами, полными слёз. Я знал это. Если бы я хоть раз обернулся и увидел, как бледные губки Фионы сжимаются в горькой обиде, я бы не удержался и взял её с собой. Но каждый день утром её взгляд провожал лишь мою спину, и тогда, в комнате, мне вдруг стало не по себе. Я впервые видел её днём, в солнечном свете. Фиона обернулась, услышав, как я пытаюсь пошевелиться. Её голова оказалась на уровне солнца, лучистая корона увенчала встревоженное лицо молодой девы. Как меня тогда поразила эта истинная человеческая красота. Казалось, сам бог играет со мной, осветляя самые прекрасные черты моей любимой горничной. Она не двигалась, но на её глазах я видел слёзы. Фиона любила меня. Я это прекрасно понимал. Мой разум всегда воспринимал её чувство как нечто само собой разумеющеюся. Её любовь была мне необходима. С ней я чувствовал себя ещё более великим и непостижимым, с ней я ещё больше обожал себя и ненавидел других. Чувство Фионы словно оправдывало все мои действия, каждый поступок. В тот день я понял, как жестоко ошибался.
Её серо-синие глаза смотрели на меня, но мне казалось, что она глядит куда-то мимо меня, всматривается в безликую пустоту. Я видел её испуг, заботу, недоумение и, наконец, любовь. Фиона всем своим видом будто показывала мне, что я кому-то да нужен. Я был уверен – она умрёт за меня, но никогда не задумывался о смерти…
Быть может, Фиона увидела отражение моей чёрной мысли, прочитала в моих глазах страх безысходности, гибели. Девушка подбежала ко мне и всплеснула руками. Я с интересом наблюдал.
– Господин мой, что вы! Не бойтесь, вы не умрёте! Это всего лишь слабость, она скоро пройдёт! Вы переутомились, гуляли целую ночь! – в последней фразе я почувствовал сомнение, но не подал и виду.
Она опустилась на колени у моей постели, я отвёл взгляд в сторону, снова увидел своё отражение. Гордый, здоровый, сильный, я потерял все свои достоинства в одну ночь, словно из меня высосали моё могущество. Я остался наедине с сокровищницей мыслей, но золото богатых размышлений отливало медью и рассыпaлось под ударами сердца. Мы долго сидели в тишине. Это был первый день, когда за окном не пели птицы, а небеса казались угрюмыми и мёртвыми, уставшими от солнечного света. Они, как зеркало в дальнем углу моей комнаты, отражали мою агонию чувств - чашу жестоких переживаний. Я повернул голову набок, попробовал нежно глянуть в глаза Фионы. Она отпрянула, я увидел в её очах свой взгляд, исполненный презрения и отвращения, и закрыл глаза. Мои чувства меня не слушались. Фиона, запинаясь, пробормотала, пятясь к двери:
– Пойду приготовлю вам что-нибудь поесть… Вы устали и голодны… Всё должно пройти…скоро…
– Постой, Феани! – как можно ласковее позвал её я, но голос мой прозвучал довольно грубо.
Девушка остановилась, как вкопанная. Никогда ещё я к ней так не обращался. Я назвал её ласково, детским именем, но вся фраза оказалась очень жёсткой и почти повелительной.
– Со мной творится что-то неладное. Прости, но сейчас мой голос звучит для тебя обидно. Поверь, я тебя искренне люблю! Подойди, сядь рядом, прошу тебя! – на этот раз обращение моё прозвучало более убедительно, благодаря тому, что я говорил, что прошу её.
Фиона невольно улыбнулась, приблизилась ко мне, но в её глазах я ясно читал печаль.
– Зачем вы обманываете? Вы никогда не любили меня! – шутливо произнесла девушка, но я не поддавался на интонацию – её глаза едва сдерживали слёзы.
– Почему? Ты же знаешь, моя милая Феани, ты самый дорогой человек для меня во всём мире! – но голос мой звучал, словно кузница в пылу работы.
– Вы и всего мира-то не видели, а уже зарекаетесь! – Фиона тряхнула головой, волосы пали ей на щёки, но и они не могли скрыть от меня, как прозрачные ручейки поползли из ясных очей, словно отделив синеву от серой тоски, очерчивая контуры её лица, обрамляя солёными разводами её тоненькую шею.
– Ну-ну, не плачь, что ты! – я пробовал её успокоить, но понимал, что лучше молчать.
Фиона всхлипывала, губы чувственно приоткрывались и закрывались. Именно так она провожала меня на прогулки, выражением обиды на нетронутых мужскими ласками, устах. Внезапно, я ощутил в себе некоторые силы, потянулся к ней и поцеловал её в щёку. Она, удивлённая, подняла своё заплаканное личико. Я снова поцеловал её уже в дрожащие губы. Она не двигалась с места, захваченная врасплох неожиданным искушением и страстью. Столько счастья я ещё не читал на лице человека. Быть может, людям не хватало слёз. Огоньки радости отплясывали свои хороводы на мокрых щеках Фионы, а я любовался ей как никогда раньше. Она не смела пошевелиться. И вдруг за её спиной я снова увидел своё отражение. Злоба вскипела в моих глазах, но я не хотел, чтобы Фиона это видела. Я резко отвернулся от девушки, прекрасно осознавая, что могу снова разорвать её сердце. Но она, окружённая мириадами солнечных лучей, отрешённо, захваченная душевным волнением, способным свести с ума, опустилась на колени, вперив взор в никуда. Её разум тонул в чувствах, и она не ощущала ничего, кроме них.
Но злоба вернула мне холодность. Я тут же забыл, что совсем недавно подарил Феани надежду, и заговорил, как ни в чём не бывало, собираясь задать ей несколько вопросов.
– Как я добрался до дома?
Фиона не сразу услышала мой вопрос. Когда девушка поняла, о чём идет речь, она недоумённо и обиженно вздохнула и протянула в ответ:
– Пастухи нашли вас неподалёку от ворот замка…
Я удивился. Как я мог там очутиться? На такой вопрос Фиона не могла мне ответить. Я плохо помнил произошедшее ночью, лишь отдельные фрагменты. Что-то меня насторожило, в отчаянном стремлении воссоздать в своей голове всё произошедшее, я погнал Фиону вон из комнаты. Она разрыдалась и выбежала, опрокинув подсвечник. Я проклинал себя, но уже ничего не мог поделать. Через мгновение в комнату постучалась старая Грета. В её глазах я читал презрение и сочувствие.
– Принц Лассар будет обедать? – как можно учтивее и язвительнее спросила она.
Мне было наплевать на тон, с которым мне предлагали пищу. Я отказался и наказал Грете не тревожить меня весь день.
– Если мне надо будет, я сам встану и поем! – так я закончил общение со старушкой и услышал, как закрывается тяжёлая дубовая дверь, скрывая за собой невнятное бормотание Греты, всегда любившей обсуждать меня наедине с расписными фресками и гобеленами в церквушке, которую каждый уважавший себя феодал должен был построить у себя в замке – там старушка была вольна просить за меня прощение перед Господом.
Фиона была её внучкой. Грета любила молодую девушку самой настоящей материнской любовью. Старушка была всей семьёй Феани. Мать умерла от чахотки, отец, после смерти матери, подался в пираты, оставив на руках у Греты маленькую Фиону. Девушка выросла красивой, но хрупкой, и старушка часто сравнивала её с хрустальным бокалом, наполненным вином. Тот, кому посчастливиться испить этот бокал до дна, познает настоящую любовь, но как только тень порока затмит его разум, так хрусталь рассыплется, и в одиночестве, проклиная себя, зачахнет искуситель. Такую судьбу Грета пророчила любому, кто причинит вред маленькой Феани. Видимо, в тот день, я и оказался под чутким и наблюдательным взглядом старушки. Не скажу, что меня это не волновало, просто тогда были вещи, в которых следовало разобраться как можно быстрее, а остальное могло подождать.
Я так легко распределял чувства по полкам своего больного сознания, что теперь мне противно вспоминать об этом. Но ничего не поделаешь. Мне нечего таить, не о чем лгать. Я пишу и говорю с ночью, склонившись над кустом увядших роз. Луна в своей четвёртой стадии также обычна, как во всех остальных. Даже в полнолунии нет ничего особенного. Безлунная ночь намного опаснее, но кто-то боится ночного светила. Я же привык к нему. Луна всегда разделяла со мной ночную трапезу, я видел каждый раз, как она окрашивалась кровью. Я путешествовал в тенях ночи, а Луна сопровождала меня, словно боялась заблудиться среди вечности. Деревенские трактиры или шикарные гостиницы, все они оказывались мне приютом. Даже полуразрушенные храмы и древние соборы – и они скрывали моё проклятие. Скрывали, но не снимали. Святым меня сделали люди. Я мог быть для них и ангелом и дьяволом, и я сам выбирал, как поступить. Во мне сохранилась любовь к человечеству. Она выросла из ненависти и другой любви…

3

Обитатели замка забыли обо мне. Я остался один. За окном на колокольне пробило полдень, но время для меня не играло никакой роли, пока я не разобрался в себе и своих чувствах к Ней, Деве Ночи. В своих мыслях я называл её Венерой, искусной жрицей чар любовных. Мне не было известно её имя, но, почему-то, мне не хотелось его узнать. Желал ли я увидеть её снова? В этом не было и тени сомнения. Я сходил с ума от влечения к женщине, доставившей мне неземное удовольствие одним прикосновением своих нежных, чувственных губ. Я понимал, что она делает меня слабым, беспомощным, но всё ещё не мог здраво рассудить, нравится мне это или нет. Я вспомнил всё: первый раз, когда я в полной мере ощутил и познал красоту ночи и сладость любви. Теряя сознание, я обнаружил себя в ином мире, настолько живом и красочном, который, словно дурманящий запах цветущих трав, раздел меня и предал подлинному существованию и пониманию жизни. В ту ночь я испытал дикий восторг. Я хотел, чтобы чёрная нега длилась вечно. Быть может, Она явилась, чтобы исполнить мои желания.
Ночная Дева пила мою кровь. Я твёрдо знал это. Лишь только увидев два маленьких пятна с запёкшейся кровью на моей шее, я вспомнил те истории, что рассказывали друг другу по вечерам мои родственники. В них часто фигурировали духи, оборотни, зомби и, наконец, вампиры. Меня и пугало это, и глубоко восторгало. С самого рождения личность моя обставляла всё с самой что ни на есть выгодной пользой для себя самой. Вот почему я вдруг посчитал себя уникальным, избранным, лучшим из лучших. (От таких мыслей сейчас хочется плеваться. И я плююсь…кровью…)

Смешно сейчас представлять себя там, на постели, болезненно-бледного, слабого и такого гордого и высокомерного. Ха! Одно я знал точно, зачем-то я нужен Ей. Но зачем? Неужели вампир могла влюбиться в обычного смертного? Неужели? И здесь мне хочется ответить по-своему. А почему не могла? Я люблю каждую свою жертву, люблю чувствовать её дыхание, её испуг, её беспомощность. Я люблю ощущать ритмичный бой сердца от самого его ускорения до затухания. Я люблю…но это ли истинная любовь? Не знаю… Став вампиром, я утратил способность понимать любовь так, как понимал её, будучи человеком. Теперь это – жажда крови и раскрытия тайн. Бессмертные вольны знать всё обо всём. Но хоть за полвека я успел повидать мир, даже этого срока мне не хватило, чтобы познать человеческую вселенную.
Я лежал тихо, не шевелясь, с удивительным интересом прислушиваясь к своему собственному сердцу. Никакого другого звука я не различал так ясно, как этот. Всё вокруг померкло, и в глубокой пустоте я видел лишь, как моё сердце, обливаясь кровью, бешено пульсирует, освещая мрак. Вскоре я осознал, что сплю. Природа во сне приветливо протягивала ко мне руки. Она как будто чувствовала мои невероятные муки, успокаивала меня своими серебряными песнями. Я бродил по тем местам, что посещал каждый день, чтобы насладиться своим одиночеством и родством со стихиями, но всё чаще и чаще я видел, как день сменяется ночью, окрашиваясь в чёрные цвета. И уже совсем скоро я блуждал в бескрайней темноте, своими уродливыми пальцами теребящей мои волосы. Странно было замечать, что и ночь меняется. Сначала, она казалась мне противной, жуткой; затем на чёрную сцену выползала луна, и ночь выглядела, словно принцесса в своей жёлтой короне. Дальше тьма смешивалась с моими чувствами. Я стоял под воющими звёздами и наблюдал, как луна теряет свою округлость, превращаясь в месяц. Чёрный змей порока грыз осколок светила, проделывая в нём одна за другой небольшие и неровные отверстия. Ночь сменялась ночью, а змей продолжал заниматься своей небесной трапезой, и понемногу я начинал замечать, что месяц раз за разом становится больше похож на моё сердце, внутри которого маленьким светлым огоньком бьётся душа. И так змей приближался всё ближе и ближе к огоньку, и вот он разрушил оболочку моего месяца-сердца, и тёмная ночь ринулась внутрь него и проглотила мою душу. И снова я видел лишь чёрную пустоту…
Сон закончился, мне следовало проснуться, но я лежал, не в силах открыть глаза. Я боялся не увидеть дневного света, боялся бесконечности ночи, какой бы прекрасной она не была. Но я бы возненавидел себя, если бы не поднял веки и не увидел, как солнце покидает небеса, освобождая место для ночи. К моему величайшему смятению, я осознал, что начинался закат.
Глаза мои были устремлены к распахнутым окнам. Я следил за каждым бликом, мелькавшим на небе. Солнце потихоньку опускалось за холмы, а закат светился оттенками синего и фиолетового цветов, смешавшихся (сражающихся?) с последними жёлто-оранжевыми лучиками света. Я не отрывал взгляда, боясь пропустить хоть что-то. Я надеялся увидеть Её первым, но Она незаметно, тенью проскользнула в мою комнату и затаилась в углу, противоположном зеркалу. Закат пленил меня. Тогда я хотел благодарить Её за то, что Она показала мне ещё одно чудесное время (всё, что угодно, но так оно не звучит). Я влюбился в эти цветущие вечерние небеса. Я готов был слиться с ними, когда яркая розовая материя мелькнула передо мной, закрывая собой пейзаж молчаливого неба. И мне пришлось перевести взгляд на то, что посмело прервать мой восторг. Прервать…но только для того, чтобы позволить мне ощутить его снова.
В оконных стёклах и зеркале отражался закат. Он как будто пребывал в объятиях розовой дымки. Небеса сменили наряды, подчиняясь Богине, сиявшей в моих глазах своим бессмертным великолепием и красотой. Она была необычным вампиром. Кожа её не была бледна (как казалось мне той ночью), но она дышала жизнью и любовью. Выражение глаз моей гостьи стремительно менялось, и я едва успевал читать на нём все те чувства, которые когда-либо испытывал человек. Я не знал, о чём она думает, не знал, зачем она пришла, но я восхищался ею по-настоящему, впервые наслаждаясь женщиной как самым драгоценным, что может быть на свете…или во тьме. Она была одета в короткое, кружевное платье розового цвета с оборками на полурукавах и вырезом у шеи в виде полумесяца, чуть приоткрывавшим её соблазнительную, упругую грудь. Отдельные лоскуты ткани, охватывавшие талию моей богини, плавно развевались на ветру; ноги были прекрасно оголены, и тогда они произвели на меня неизгладимое впечатление, ибо никогда не видел я столь прелестных женских ножек! (Признаюсь, тогда я их ещё ни разу не видел, но всё равно, ножки моей Богини остаются самыми прекрасными из всех, что я имел наслажденье созерцать в последующие годы моей жизни…) Её фигура поражала своей правильностью и восхищала вызывающей близостью. Глаза дикой кошки, опытной женщины – искусной соблазнительницы мужских сердец – светились зелёным блеском, брови словно усмехались мне в лицо, но губы, чуть бледные, но такие чувственные, не выражали никаких эмоций. Огненные волосы моей Венеры причудливо сплетались в самые изощрённые узоры, и я зачарованно глядел на её беззвучную игру с моей впечатлительной душой, готовой в момент, раз и навсегда, поклясться ей в вечной преданности и любви. Молчание тяготило сознание, розовое платье заката порождало безумие. Я дёрнулся вскочить и броситься к Богине, заключить её в свои объятия, но она опережала любые мои действия и мысли. Оказавшись у моей постели, она прошептала:
– Не двигайся, ты слишком слаб… Я помогу тебе спокойно заснуть.
Её голос обладал невероятным гипнотическим воздействием. Я не мог не повиноваться.
Она намеренно медленно перекинула ногу через моё тело и присела на живот, втянувшийся внутрь, словно седло лошади, встречающее свою прекрасную наездницу. В исступлённом восторге я обнаружил, что её платье прозрачно. Я мог видеть, как вздымаются прекрасные груди Богини, как вздрагивают её набухшие соски. Я был готов слиться с ней в безумном, порочном танце. Я почти что ощущал себя королём, и был готов пировать всю ночь. О, тогда мне ещё больше захотелось ощутить её вечность! Венера знала, чего хочет её слуга, и улыбалась своей дерзкой и кокетливой улыбкой. Я даже не заметил, как она скинула с моего вспотевшего тела одеяло, оставляя мою наготу безо всякого прикрытия. Никогда ещё мне не было так хорошо. Я ощущал, как поток невероятной живительной энергии наполняет мои вены, заставляя бешено стучать разрывающееся от любви сердце. Я забыл о душе, ибо всё божественное разом покинуло моё сознание. Я видел только тьму и наслаждался ею. Закат придавал Венере гротескные черты. Я с затаённым страхом любовался ею, словно статуей горгульи. Мне даже показалось (или нет?), что за спиной вампира развеваются крылья. Она принесла на них блаженство, довела меня до экстаза и приняла жертву любви, восхитив меня своей обжигающей страстью.
Закат угасал. В последний миг из моего рта вырвался крик счастья. Она поцеловала меня в губы, ненадолго прильнула к шее. В своих мыслях я снова пожелал, чтобы она осталась со мной на всю ночь, но понял, что моя Венера уже исчезла, растворилась в тенях заката, покинула мою комнату через широко распахнутые окна. Я посмотрел на зеркало и увидел там надпись:
До встречи, Лассар!
Кровавые ручейки стекали со слов. Я прочитал их, и тут же послание, оставшееся от моей загадочной возлюбленной утонуло в зеркальной глади. Мне показалось, что я заметил на зеркале трещины, которых раньше не замечал, но и они вдруг исчезли. И снова две маленькие ранки на моей шее алели цветом свежей крови. Луна за окном ухмылялась моей наивности, звёзды играли мрачную, сонную музыку. За окнами им подпевали цикады. Я закрыл глаза и тут же заснул, и даже во сне мне грезилась она, сопровождаемая розовым закатом. Снова я чувствовал дуновение ветра и аромат её бессмертного тела. Снова свечи вспыхивали при её приходе и гасли, когда она исчезала. Снова я ощущал жестокость и нежность, презрение и любовь. Я начинал чувствовать так же, как и моя возлюбленная. Венера взяла меня тогда. То же случилось и на следующий день… Каждый закат был одет в её платье, каждая ночь дарила мне её сны. Моё невежество являлось моим исключительным счастьем…
Но совсем новые переживания охватили меня, когда я узнал всё то, о чём поведала мне моя богиня одной безумной ночью. Ещё рано вспоминать её слова, но уже сейчас я не могу сдержаться, чтобы не написать это: вампир действительно любил…человека…

4

Утром я чувствовал себя намного лучше. Что-то подняло меня с постели и заставило отправиться в поля. Фиона глазами молила меня остаться в замке или взять её с собой. На этот раз, уходя, я обернулся, и поманил девушку за собой. Её лицо расцвело, в минуты счастья Фиона была так прекрасна! Мы шли среди некошеных трав, крапива хлестала голые ступни моей прелестной служанки, но она не произносила ни слова, боясь вызвать мой гнев. Я шёл вперёд, куда глаза глядят, словно Фионы и не было возле меня, как во все те дни, когда она оставалась в замке. Девушка спотыкалась, но не отставала. Она любовалась полями, ибо никогда ещё не видела их в свете зари.
Внезапно, я остановился. Фиона встревожилась, подошла поближе и неуверенно обняла меня за плечи. Вероятно, она ожидала быть отвергнутой, но я не произвёл ни жеста, не сказал ни слова. Моё сердце разрывалось на части, ведь рядом со мной была Фиона, а я мечтал и жаждал другую, Богиню Соблазна, мою Венеру заката, сжёгшую меня и возродившую из пепла. Я присел, подался вперёд, чуть наклонив голову. Фиона через моё плечо разглядела белоснежную розу, столь необычную для этих мест. Мои жилистые руки гладили лепестки цветка, аккуратно раскачивая сочно-зелёный стебель. Я видел, как бутон тянется ко мне, как роза уже на заре раскрывает свои белые губы, желая слиться со мной в поцелуе. Я отвернулся, посмотрел на небо, в глаза Фионы, и снова обратился к созерцанию своей розы, такой девственно чистой и пленительной красоты. Моя правая рука потянулась к левой поле плаща. К величайшей неожиданности моей, я нащупал там маленькую полевую лопату. Как она там оказалась? Зачем она мне? Разгадка явилась тут же.
Фиона с любопытством и смятением наблюдала, как я выкапываю розу, отрываю её от родной почвы. Я делал всё очень осторожно, чтобы не задеть корни цветка. Подняв розу к солнцу, я долго смотрел на то, как она светится на лике дневного светила, а затем, внезапно, таинственная сила побудила меня сорваться с места и побежать к замку, забыв на мгновение обо всём на свете. Фиона еле успела отскочить в сторону, уступая мне дорогу. Она упала в густые заросли крапивы, я с затаённым страхом услышал её крик. Но неведомая сила не давала мне остановиться. Мои ноги несли меня к замку, никогда ещё я так быстро не бегал. Для меня было важно только одно: я не хотел погубить эту белоснежную розу, я верил в то, что она мне необходима.
Я пролетел мимо дремлющей стражи, пронёсся под аркой ворот и устремился к внутреннему садику моей обители, возле которого расположилась маленькая церковь и часовня подле неё. Я выбрал место в центре цветочного круга, проделал небольшое углубление в земле и с громким и торжествующим выдохом посадил туда свой цветок. Среди каменных стен, окружённая лилиями, роза выделялась своим королевским величием. Её корона распустилась, лепестки потянулись к небу. Я стоял и любовался ослепительной белизной гордого цветка. Он не мог сравниться с алыми розами, что росли во внешнем саду, ибо не был похож на них, был исключительным. Таким же, как и я сам…
Конечно, я не случайно отправился в то утро в поля, и нашёл свою розу. С моей первой ночи в объятиях Богини Соблазна, вещи стали являться ко мне в другом понимании. Я вдруг ощутил, что должен переосмыслить всё и вся. Это было начало новой жизни. Цветок был посажен, и время начало утекать, словно песок в песочных часах. Пока жила моя белая роза, жил я…
Небеса наливались яркими красками, но чёрные тучи собирались на востоке, где-то у берегов хмурой Англии, а я всё стоял и ласкал свою розу взглядом. Вдруг, я заметил, что её самый нижний лепесток слабо покрыт бурой краской. Он начинал чахнуть. Мне стало грустно, я опустился на колени и протянул руку к умирающему лепестку, но задел один из острых шипов, которыми была усеяна роза, и которых я раньше почему-то не замечал. Алые, почти розовые капельки крови упали под корни белоснежной царицы. Почва тут же впитала влагу жизни, умирающий лепесток побурел ещё больше. С содроганием я отпрянул от цветка, в глазах моих властвовало смятение и неверие. Моя душа металась в страданиях, и гордая роза безжалостно их отражала, заставляя меня смотреть на свою собственную слабость и страх. Именно тогда я с ужасом осознал, что когда она завянет, я завяну вместе с ней…

5

Грета застала меня таким: измученным, бледным, поникшим духом. Она долго изучала меня со спины, прежде чем решила возвестить о своём присутствии.
– Принц Лассар, можно вас на пару слов? – произнесла она полушёпотом, но я услышал, как её слова, словно горные лавины, разрушают мои уши.
Тон её голоса мне не понравился ещё больше, чем обычно. Какие-то злобные нотки слышались в нём. У меня родилось чувство, что меня, словно какого-то сорванца, собираются наказать. Да ещё и это выражение: «на пару слов». Что-то отталкивающее было во всей фразе Греты. Мне не нравилось, как она произносит мой титул, не нравилось, как звучит моё имя в её сухих устах, не нравилось, как она спрашивает. В последние дни мне только и казалось, что она, моя любимая нянюшка, надо мной только и делает, что издевается. Я хотел отказаться от общения со старушкой, сказать, что устал, что должен пойти поспать, но не мог, не должен был врать. Отчего-то, мне самому хотелось этого разговора. Я чувствовал, что он хоть как-то, но будет касаться моей головокружительной Венеры, моей Любви.
Я обернулся к Грете и, видимо, усмехнулся: её лицо исказилось в гримасе отвращения, хотя при виде старушки тогда, я испытывал это чувство куда больше…
– Я слышал, как ты подкралась сзади. Ты долго наблюдала, не произнося ни слова. Что заставляет тебя быть такой осторожной, Грета? – намеренно насмешливо проговорил я, но старушка не разгневалась, наоборот, она совершенно спокойно пробормотала, словно говорит не со мной, а с воздухом - «Следуйте за мной» - и отправилась в церквушку, расположившуюся в дальнем углу внутреннего сада, почти незаметную в тени, которую отбрасывали стены моего одинокого замка.
Я пожал плечами, с нежной опаской взглянул на царственную розу, и поспешил за Гретой, уже скрывшейся в слабо освещённой свечами зале, среди святых каменных контуров старинного здания. Мне не терпелось услышать, что она мне скажет.

Я осторожно толкнул высокую резную дверь и разрушил своими шагами божественную тишину. Ровные ряды ветхих деревянных стульев, своды в трещинах, стены, украшенные фресками и гобеленами. На окнах – витражи, искусно сделанные из кусочков цветного стекла. В восточном конце – алтарь со святой водой; в западном – орган. С помощью Греты, он издавал приятные, чуть мрачные звуки. Атмосфера поражала своей сверхъестественностью, через окна в церквушку падал разноцветный свет. Свечи у стен слабо горели, воздух пахнул ладаном и воском. Я медленно ступал по устланному выцветшими коврами полу, увлечённый музыкой, что созидала Грета. Я видел всю историю Иисуса от рождения до распятия, наслаждался картинами сотворения мира и любовался первыми влюблёнными: Адамом и Евой (здесь я удержусь от язвительного замечания в сторону своей наивной веры, что Ева была первой женщиной Адама). В отверстии в крыше ежеминутно мелькали голуби. Я слышал, как они наслаждаются божественным спокойствием, как они издают свои чудесные гортанные звуки. «Глок, глок» – птицы были повсюду: на подоконниках, под крышей, на стульях, на органе и даже на алтаре. Из чаши со святой водой, покоившейся перед алтарём, они совершенно непринуждённо пили святую воду, и было совершенно очевидно – она им нравилась. Я сам вдруг захотел смочить горло здесь, в Храме Бога. Я умыл лицо, руки и зачерпнул ковшом немного живительной влаги. Глоток – другой – и святая вода приятно растекается по моему телу. Мне показалось, что я ощутил лёгкое жжение в груди, но странное ощущение тут же прошло. Церковь не противилась моему присутствию…
Я был крещён в Англии, в графстве Дерби. Там мать и отец оставили меня на руках у Греты, тогда ещё молодой и строптивой девушки (если тебе 19, то за 19 лет Грета non могла превратиться из строптивой девушки в старушку, если только что-то не произошло, а это ещё только будет). Грета преданно служила моей семье, и очень сильно любила меня. Она называла меня маленьким, неистовым принцем, и сильно, почти слёзно настаивала на том, чтобы священник окрестил меня именем, родственным самому жаркому пламени, что может быть во Вселенной. Так я стал Лассаром. Если у меня и был какой-то титул, то тогда я о нём не знал. Я был просто маленьким принцем, жившим в кругу любящей прислуги, самым близким человеком из которой мне была весёлая и жизнерадостная Грета. Она научила меня читать и писать, переводить с латыни церковные тексты. Мы вместе разучивали молитвы, и каждый день ходили в церковь, где я подолгу стоял возле распятия, и с беспредельным вниманием к каждой мелочи, изучал муки Христа. Однажды мне даже показалось, что из его глаз текли слёзы. Это так поразило меня, что я стал наведываться в церковь ещё чаще, зачастую даже без Греты. Священники хорошо знали меня, они даже предоставляли мне кров и пищу, если я сильно уставал. В конце концов, моя нянька привыкла к тому, что я рос и подолгу пропадал вне дома вместо того, чтоб ходить на всяческие приёмы и церемонии, игнорируя приказы, которые упорно навязывали мне мои отец и мать. Зато, она знала, что всегда сможет найти меня в церкви, и это её умиляло. Когда передо мной открывались двери Храма Господня, мои глаза наливались восторженными слезами. Я смотрел на знакомые фрески, картины, иконы и видел их каждый раз иными. Я ощущал какую-то скрытую силу, спрятанную в ликах святых. Но больше всего силы, конечно же, я ощущал в распятиях. С пяти лет я настоял на своём посещении церковно-приходской школы наравне с обычными детьми, и не раз священники-учителя говорили моей Грете, что я могу стать одним из лучших служителей Господа во всём мире. Каждый раз, когда моя няня слышала это, она улыбалась и плакала.
Родителей для меня не существовало. Отец окончательно и бесповоротно решил, что я не смогу стать его наследником. Я был далёк от политики, и он часто в возмущении кричал:
– Кому нужен принц, который всё своё свободное время будет сидеть в церкви, среди всех этих праведников и мучеников, от которых нет пользы ныне живущим людям!?
Придворные пожимали плечами, мать успокаивала моего отца. На самом же деле он сам любил церковь, но по-своему. И когда он говорил о своём стремлении сделать людей счастливее, он, как всегда, преувеличивал. Впрочем, мой отец не был плохим королём. Когда-то у него родилось два сына. Одним из них был я. Валлас – первенец, оказался самым что ни на есть сумасшедшим. Король не позволил бы ему сесть на трон. Я же сам, ибо это случилось именно по моей вине, отрёкся от престола, почему и был сослан в Ирландию. И если я и жалел об этом, то в любом случае уже было поздно что-либо менять. Отец бы сам не пожелал вернуть меня. Моё детство прошло в церкви. В ней я проводил долгие часы в размышлениях. Я думал много и о многом. Не знаю, от кого больше мне досталась эта привычка, от матери или отца, но я никогда не мог освободиться от мыслей, ибо они преследовали меня, как некий хаос, и только в церкви у меня получалось как-то распределить их. Люди дивились на такого чистого и благородного принца, а я сидел, следя за тем, как догорают свечи, и представлял, что наши жизни такие же непродолжительные, как и они. Воск плавится – мы стареем. Я часто думал над тем, что ждёт нас, когда сгорит свеча, когда оборвётся жизнь. Все теории о рае и аде казались мне бессмысленными. Я не верил, что в таком сложном мире, всё может быть так просто: добро – рай; зло – ад. У меня получилось разделить понятия Бог и Сатана, но поместить их по разные стороны мне даже и не приходило в голову - если всё началось с того, что Господь сотворил мир, то он мог стать и тем, кто его разрушает. Я терзался вопросами, и из глаз моих текли слёзы, а люди восторгались искренностью моей веры, и их души плакали вместе со мной. Но чем больше времени я проводил в церкви и размышлял на тему добра и зла, тем больше я понимал, что они не могут существовать друг без друга. Мне начинали казаться фальшивыми образа, ибо люди ощущали в них лишь святость. Меня всё больше привлекали картины мучений и страшного суда – их я считал правдоподобными. Но самым искренним оставалось распятие. Оно объединило добро и зло воедино: отобразило муки и печаль, порочность и злобу человечества, в то время как фигура Христа излучала самое тёплое добро, что когда-то существовало во всём мире.
Однажды на занятиях в церковно-приходской школе я вступил в спор с учителями, собираясь разрушить в пух и прах их теорию рая и ада, но меня высмеяли, оставили в дураках перед всем классом. Но страшно было не это. Меня поразила глупость священников, поразило то, что раньше я её не замечал. Из мальчика, подающего большие надежды, я стал юнцом, попирающим нерушимые законы церкви. Меня посоветовали изолировать от общества, дабы я мог познать себя, и не давать общаться с чужими людьми. То есть, как я знаю сейчас, меня «ласково» отлучили от церкви. Отец узнал обо всём и приказал Грете и другим слугам отправиться со мной в Ирландию, где меня поселили в старинном родовом замке графа Ольстера, окружённом моими дальними и близкими родственниками, которые должны были заботиться обо мне. Потрясённый, я возненавидел людей, но я не смог возненавидеть церковь.
Вот и в тот день, когда я посадил свою белую розу, я шёл под ветхими потолками, вкушая божественную музыку, и снова ощущал, как по моим щекам текут слёзы. Эта церквушка мне казалась такой чистой, такой мудрой и древней, что я невольно презирал то место, где я провёл всё своё детство. То была Пресвитерианская Церковь Святой Марии, а это – маленький, простенький храм, возведённый много лет назад в зелёной стране, когда язычество ещё было сильно своими корнями, и люди всецело отождествляли Бога с природой. Я и сам был отчасти язычник, если так можно назвать моё отношение ко всему живому. Любуясь листьями на деревьях, я не думал о боге, а думал о красоте природы и великолепии мира. Тогда я вспоминал священников, что учили меня, и смеялся над ними. Мне было жалко их – они не знали истины. Мне же, как всегда, казалось, что я-то её как раз знал. Впрочем, в своих представлениях о добре и зле я мало ошибался.
Я тихо приблизился к Грете, она продолжала играть. Музыка затрагивала каждую малейшую струнку моей души, изгибала её и заставляла звучать в унисон с дыханием органа. Я наклонился к уху старушки и прошептал:
– Спасибо.
Она прекратила играть, посмотрела на меня, улыбнулась. Её лицо теперь выглядело умиротворённым и, может, чуточку усталым. Она протянула свою жилистую, покрытую сухой морщинистой кожей, дрожащую руку к моему лицу и ласково провела ею по моей щеке, осторожно снимая слезу, устремившуюся к подбородку. В её глазах я прочитал радость. Но вот что-то в них поменялось, и я понял, что это ещё не всё. Грета звала меня не затем, чтобы напомнить, как прекрасна церковь, но за чем-то другим.
Она была единственной служительницей этой церквушки… О, как бы мне хотелось, чтобы все храмы мира, и маленькие, и большие, находились под присмотром таких же чудесных, умных старушек, истинно ценящих человеческую душу! Ведь церковь существует не для того, чтоб проповедовать, напоминать о том, что бог есть! Нет! Она призвана указывать человеку на то, что внутри него есть сила, что каждый может быть лучшим! Но так я думал раньше… Теперь я знаю, что идеалов не существует. Только смерть – совершенна.
Грета отправилась в свои покои. Я следовал за ней. Орган остался позади, за моей спиной стихала божественная гармония. И снова, совершенно неожиданно, я почувствовал, как непонятный огонь обжигает моё сердце. Я вдруг ощутил, как теряю равновесие и, падая, успел лишь хрипло прокричать:
– Боже!
И снова пустота… Ночь и вправду может быть бесконечной…

6

– Не надо было вам святую воду пить… – грустно прошептала Грета. Она склонилась надо мной и горько смотрела мне прямо в глаза. Я не выдержал её взгляда и отвернулся.
Вокруг было темно, и только благодаря свечам я понял, где нахожусь. Редкий случай приводил меня в покои моей старой няни, но я хорошо помнил это место. Низкие потолки, чугунная печь в самом чёрном, закоптившемся углу комнаты, пол покрыт мхом и сеном. В центре комнатки стоял маленький письменный столик, который я когда-то сам отдал Грете, осознав, что не нуждаюсь в нём. Кровать же, расположившаяся у стены напротив единственного окна, через которое в покои струился слабый свет, в котором кружили редкие белые пылинки, когда-то была срублена из дерева монахом, обитавшим здесь, и являлась довольно твёрдым ложем, принявшим меня из рук старушки. Некое подобие одеяла покоилось под моим телом. Подушки под моей головой не было. Четыре свечи, по одной в углах комнаты и одна на письменном столике, своими маленькими огоньками играли с тенями, оживляя их, приводя в движение. Страшная пустота в моей груди пылала ярче любых свечей, когда-либо сгоравших в этом жадном мире. Я чувствовал, как обречённость обволакивает моё сознание…и отчего-то мне казалась, что это обречённость человечества завладела моей душой.
Боль была невыносимой, но я уже не мог потерять сознание, ибо не хотел отступать перед истиной, дразнившей меня. Я вновь посмотрел на Грету. Её глаза расплылись во тьме, но я чувствовал, что она продолжает неотрывно смотреть на меня. Едва не взвыв от бессилия что-либо понять, я воскликнул, обращаясь к старушке:
– Но нянюшка, почему?! – и тут же сжал губы, испугавшись того, как громко я заорал.
Казалось, слова состояли из боли. Я чувствовал, как моё сердце обливается кровью. Нянюшка погладила мои волосы, с улыбкой, которой тщательно пыталась скрыть отвращение, провела пальцем по моим густым, чёрным, сросшимся бровям, как будто никогда раньше она их не замечала. Я видел её муки. Грета хотела мне что-то сказать, но ей было страшно произнести и слово. Тайна окутала её язык, сковала запретом. Я силился понять, какие мысли терзают няню, но видел лишь пустоту, чёрную и вечную…как ночь. Так продолжалось долго… Грета вырвалась из оцепенения с криком «Дай мне свободу!». Вряд ли эти слова относились ко мне, ибо старушка молящими глазами ловила свет за окном, нисходящий с небес, затянувшихся густыми облаками.
Внезапно, как будто в ответ на крик Греты, потолок мира дрогнул, и началась ужасная гроза. Я слышал, как ветер срывает листья с деревьев, ломает ветки. Я испугался за свою белую розу. В смятении я приподнялся и увидел её, такую же гордую, в одиночестве стоящую там, где совсем недавно её окружали лилии, которые теперь, наверняка упали где-то в полях, увлечённые стихией. Грета следила за каждым моим движением. Она поняла, что взволновало меня, и впервые за долгие минуты тишины сказала:
– У неё сильные корни…как и у вас… – я знал, я верил, что няня будет продолжать, но этому было суждено случиться не сразу.
Ставни окон чуть ли не срывало с петель. Грета боялась грозы, но теперь она была просто в ужасе. Капли дождя не ударялись о землю, покрасневшее, словно от гнева, небо изрыгало неистово сверкающие молнии, одна за другой выжигавшие землю возле церквушки. Гром учащённо отстукивал ритм, и, прислушиваясь к нему, я ощущал, что это бьётся моё сердце. Грета поспешила закрыть ставни, но мой бешеный стон остановил её. Я не мог говорить, но знал, что должен выдержать испытание, ибо я осознавал, что сам Бог меня испытывает. Но для чего, почему? Он заставлял меня прислушиваться к своему сердцу. Но и это было не всё… Вся эта гроза напоминала мне себя. Каждый её звук, каждый оттенок – я сражался с самим собой. Я сражался за двоих: за себя и за розу. Когда боль усиливалась, мой цветок гнулся, и Грета вскакивала от неожиданности, замечая то, как мы связаны; когда я побеждал стихии, роза наклонялась против ветра, наливалась розовыми тонами и смотрела на меня, прибавляя мне силы. Своды храма скрипели, стены, казалось, качались. Все свечи погасли, некоторые упали вместе с подсвечниками на пол комнаты. Грета молилась, а я продолжал бороться. Я отчётливо слышал, как с вершины церкви сорвало крест. Он прокатился по крыше и упал где-то во дворе. Там же и ударила последняя молния. Всё затихло. Лишь молитва отдавалась в углах комнаты, где мы с Гретой пережили бесслёзный гнев Господний.
Жжение прошло. Сердце и душа были свободны, но я не мог объяснить себе ровным счётом ничего. Только Грета могла пролить свет на всё произошедшее, ведь я знал, она должна мне сказать что-то очень важное.
Я протянул руку к старушке, остановил её молитву, как можно более ласково посмотрел на её руки и выговорил сухим, болезненным голосом:
– Грета, прошу, расскажи мне всё, что ты знаешь.
Она вдохнула глубоко, сильно выдохнула и подняла голову к небесам. Её нижняя челюсть отчаянно дёргалась, но в целом нянюшка была спокойна. Седые волосы Греты растрепались, веки закрылись. Он качнула головой: раз – два – и пробормотала что-то на латыни, что-то из Библии. Я не разобрал её первых слов, но с осторожным любопытством ожидал, что будет дальше. А дальше…громкий, тяжёлый вздох возвестил начало времени, когда все тайны должны быть раскрыты, ибо не должны мы бояться друг друга, друг с другом в мире живущие.

– Позавчера вы пропадали всю ночь… – полушёпотом начала Грета свой рассказ – Пастухи нашли вас лежащим без сознания на земле, неподалёку от замка. Один из них побежал за помощью, стражники принесли вас во внутренний садик и положили на то место, куда вы сегодня посадили розу. Я и ещё несколько слуг, среди которых была и до смерти перепуганная Фиона, подняли ваше обмякшее и невероятно бледное тело наверх, в ваши покои, и уложили на кровать. За всё это время никто не произнёс ни слова. Все боялись предположить хоть что-то, боялись... Мне нужно было снять с вас грязную одежду и уложить спать. Мой принц, вы выглядели очень усталым…и таким бесцветным. Кровь едва заметно пульсировала в венах. Я выгнала всех слуг, даже Фиону, хоть она и наставала на своём присутствии возле вас. В конце концов я пристыдила девушку, прямо сказав ей, что собираюсь раздеть вашу светлость, и она неохотно, вся раскрасневшись, проскользнула за дверь. Я осталась наедине с вашим холодным телом, ибо тогда не жила в нём душа. Снимая с вас одежду, я заметила на шее справа две крошечных точки. На них запеклась кровь. Ужаснувшись про себя, я поскорее натянула на вас сорочку и сверху накрыла одеялом. После чего вновь принялась изучать не пойми откуда взявшиеся ранки. Это не могли сделать комары: такие большие насекомые не водятся здесь, в Ирландии. Кровососущих же летучих мышей вообще почти не встречалось… И вдруг меня поразила страшная мысль. Мои зрачки расширились, глаза не могли оторваться от кровоточащих ранок… Так продолжалось бы очень долго, если бы вы, принц, вдруг не застонали. Ваш голос агонически проглатывал слова, а лоб покрылся холодным потом. В то же мгновение я выбежала из комнаты и сделала несколько указаний другим слугам. Уже в следующую минуту они носились по замку в поисках всего необходимого, чтобы снять жар и привести вас в чувство. Я же вернулась, укутала вашу шею полотенцем, сказала, что там порез, и что я его обработала сама, что беспокоиться об этом не стоит, и побежала сюда, в мою маленькую церковь. В моих покоях я отдышалась, собралась с духом и вошла в часовню…
Если вы ещё помните, там находится древняя библиотека, оставшаяся ещё со времён графа Ольстера…
Грета остановилась, посмотрела на меня. В её глазах таилось желание узнать, что я понял, о чём догадываюсь. Я знал, к чему она клонит. Странно, но меня это почти что не волновало…
– Да, я помню, где находится библиотека – решил сказать я, на всякий случай. Грета поспешно закивала и снова заговорила. Я едва успевал за темпом, с каким слова срывались с языка старушки. А она продолжала…
– Я бросилась искать книги на букву «В», но ничего не нашла. Тогда я начала одну за другой сбрасывать с полок жёлтые страницы, облачённые в старинные переплёты, но никак не могла отыскать чего-то, связанного с предметом моих поисков. И вот, наконец, в самом пыльном углу, сокрытая всеми книгами, стояла она: «История обращений»! Дрожащими пальцами я открыла первую страницу и погрузилась в мрачную атмосферу древних ужасов, терзающих Англию и по сей день. Здесь, далеко от Туманного Альбиона, мы чувствовали себя в безопасности, но силы зла не дремлют. Они настигли вас здесь, мой мальчик! Они напали на вас и выпили вашу кровь! Жуткая мысль тогда, в часовне, посетила меня. Странно, что вы не погибли…
Грета вся тряслась. Я поднял руки, чтобы взять её за плечи, успокоить, но она отскочила, отпрянула от меня, словно пугливая птица, и даже приподняла руку, как будто защищаясь от меня. Отчего-то, я чуть было не рассмеялся.
– Грета, Гретушка, что ты! Тебе незачем меня бояться! Я не зло! Посмотри! – я встал, покрутился перед ней так, чтобы она могла меня получше разглядеть, затем подошёл к окну и посмотрел на солнце, пересёкшее дневную грань, ещё ярче пылавшее после невероятной грозы, – За кого ты меня приняла, скажи-ка на милость?
Грета рухнула на кровать и зарыдала. Сейчас она вела себя, как умалишённая.
Да, тогда я не лгал! Я даже не знал ничего о том, что Грета рассказала после случившегося недоразумения. Но теперь я могу сравнить моё тогдашнее поведение с тем, как я нахожу себе жертву. Спокойно и непринуждённо, также откровенно, хоть и лживо, я общаюсь с человеком, давая ему знать обо мне лишь то, чего сам не хочу скрыть. Я обольщаю его разум, заставляю поверить, что со мной ему ничего не грозит. Смертное сердце само тянется в мои объятия. Голубая кровь принца и отступнические взгляды – какое прелестное сочетание для создания зла! От самой первой до последней клетки своей плоти я мёртв… Как забавно! Бессмертие влечёт смертных не меньше, чем сами бессмертные. Люди сами падают в мои объятья, а я дарую им свою любовь…после чего забираю с лихвой! Умей любить – умей и ненавидеть… Коли не умеешь насыщаться любовью, не претендуй на роль вампира… Это незыблемое правило касается и демонов разврата и пьянства, некоторые из которых зачастую оказываются вампирами куда более совершенными, чем обращённые люди. Быть может, я должен быть благодарен за это моей Богине…но сейчас я лишь презираю её…
– Вампир? Что ты несёшь? При чём здесь эти мифы, рождённые христианской верой? Неужели ты, нянюшка, веришь этим сказкам? – закричал я, выслушав Грету. Она призналась, что подумала, что я стал вампиром. Она перечислила мне несколько признаков моего возможного обращения, самым вразумительным из которых был гнев Господень. Она рассказала мне, кто они такие, хотя я сам немало слышал о кровососущих детях тьмы, и теперь я смеялся над Гретой, совсем не замечая, что если бы она была гвоздь, то я загонял её с каждым своим словом всё глубже и глубже в деревянную доску. Мой истерический хохот эхом ударялся о стены. Солнце перевалило за линию заката. Вечер только зажигался.
– Ты говоришь – вампир! Абсурд! Почему же я ещё не рассыпался в лучах солнечного света? Почему я нахожусь в святом храме, но со мной ничего не происходит? Почему я ощущаю всё, как обычный человек? Скажи мне! Мне страшно хочется ощутить ту силу, которая есть у вампиров, но я не могу! И как это объяснить? Моя внешность! Что за глупости! Я выгляжу бледным только потому, что очень устал, мне снятся кошмары и с каждым днём моя жизнь угасает… – мой порыв затухал: я вспомнил Её розовое платье, Её аромат, Её власть надо мной. Богиня Соблазна ясно предстала в моём сознании: нагая, обольстительная, безупречная, бледная, словно мраморная статуя. Её горящие глаза прожигали меня насквозь страстью и любовью, холодное дыхание странным образом согревало душу.
– Что? Что ты видишь? – видение рассыпалось в пыль, Грета щурилась на меня своими маленькими карими огоньками.
Я недоумённо глядел на неё, не осознавая, где нахожусь.
– Ты что- то видел? Что случилось? – Грета не унималась.
Она дёргала меня за рукав и беспрестанно оборачивалась к стене, противоположной окну, ибо я не отрывал от неё взгляда. Старушка бешено трясла меня, но мой разум блуждал далеко вне этой маленькой церкви. В моей голове вновь ясно проявились картины Её прихода, Её ласки. Она вызывала у меня дикий восторг, моя тёмная Венера, сладострастная демоница. Она сама нашла меня там, в лесу. Она сказала, что ждала меня. Быть может, такова была судьба моя… Друиды учили меня, что всё в жизни предопределено. Здесь трудно не согласиться. Вряд ли я мог ожидать того, что однажды ночью вампир выберет меня. Для чего я ей? Ответ таился на устах моей Богини…
Друиды учили… Забавно! Предопределение – рок смертных. Я решаю свою судьбу сам, я завершаю судьбы других. Значит, я и есть предопределение! Если бы я мог передать на бумаге тот смех, которым только что разразился! Но, увы, не могу…
Я очнулся, вернулся в мир живых, где Грета пыталась привести меня в чувство. Нервы её были на исходе. Лишь я повернулся к старушке лицом, она опустила руки и присела за письменный стол. В ином случае она бы упала, ибо ноги нянюшку уже не держали. Слишком тяжёлый день для неё, ничего не скажешь! Я думал, на этом мы с ней и закончим, встал и пошёл прочь из покоев, но уже у самой двери меня остановил Гретин голос:
– На закате к тебе кто-то приходил… Это не мог быть человек… Я слышала как вы…как вы…вы занимались любовью. Я слышала это. Я осмелилась посмотреть в замочную скважину, но не увидела никого кроме вас. Только в зеркале я заметила чьи-то очертания, но и они тут же пропали… Сложив руки на груди, я ожидал, что нянюшка скажет дальше. Не то, чтоб мне было интересно, просто я надеялся на некоторые объяснения, которые сам не мог себе дать.
– Утром вы с Фионой отправились в поля… Я зашла в вашу спальню, но не обнаружила ничего необычного… Только, разве что, вот это… – Грета достала из подола обрывок ленты, она была розового цвета. Со стоном я бросился к старушке и выхватил у неё из рук её сегодняшнюю находку. Наверное, я должен был отругать свою нянюшку за то, что она по-воровски пробралась в мою комнату, но у меня не было сил на это. Я смотрел на ленту, я вдыхал её аромат и чувствовал силу моей Богини. Обрывок её платья! Венера не была иллюзией! Слава Богу!
Я кричал спасибо Господу за то, что создания тьмы существуют, что они также реальны, как и природа, и люди. Интересно, что он мне на это отвечал…
Грета в смятении опустила голову, пряди её седых волос упали на щёки. Я не ощущал ничего, кроме величайшего счастья, величайшей любви к этому маленькому лоскутку платья Богини, который она оставила мне в знак того, что вернётся! И это должно было случиться сегодня! Уверенность поражала меня, я чувствовал себя святым и буквально парил, окружённый ореолами и нимбами. Старушка уже едва ли не рыдала.
– Вы прокляты, принц Лассар. Вы поддались влиянию суккуба, вы доверились её любви. На том месте, где вы лежали, когда в замок вас принесли стражники, росли гвоздики. На следующий день они завяли, и на их месте расцвели лилии. Бледные и водянистые – они как нельзя больше напоминают о смерти. Вы посадили розу, что же, завянет и она… Пока вы держитесь, но надолго ли вас хватит, мой мальчик? Святая вода жгла ваше сердце – это только начало… Дай Бог, чтобы это был и конец! Дай Бог…
Я был разъярён:
– Начало? А что же будет дальше? Страх перед распятием, наказание Господа, исчезновение души? Бред какой-то! Я не знаю, кто она, но я не могу избавиться от неё! Ты же знаешь это!
Грета покачала головой:
– Вы и не хотите избавиться от неё! Она – зверь из страшных снов, смерть, облачённая в мнимую красоту! Но она не убивает вас, а значит – есть ещё шанс спастись! Если не телом, то душой… Ведь если вы примете зло, небеса проклянут вас навечно!
– Небеса! Ха! Если там рай, то он ничтожен, ибо слишком далёк от настоящего мира! Я уверен, что нет никакого небесного царства, лишь иной мир, где всё происходит точно так же, как и здесь, на земле! Уверен, дьявол куда к нам ближе, ведь именно он дарует нам развлеченья! Лучше уж заснуть в её объятиях, чем умереть ни с чем! – с злобной усмешкой я отправился к выходу из покоев нянюшки, моё лицо было искаженно болью и решительностью.
– Но как же Фиона!? Ведь ты любишь её! Ведь это правда! Ты не смотришь дальше своего носа, ты не видишь, как она страдает! Что ты за человек!?
– Я всё вижу! ¬– буркнув это, я распахнул дверь.
Вдогонку мне донеслись последние слова отчаяния:
– Фиона упала в заросли крапивы, вся поранилась! Ей больно, кожа распухла, ближайшие два дня она проведёт в постели. Прошу тебя, Лассар, пойди к ней! Она тебя так любит! Лассар, мальчик мой, прошу тебя…
Грета обращалась ко мне на «ты». В этом не было неуважения, лишь последний крик надежды, обращённый к моей горящей душе. Я разрывался от гнетущей меня тоски, я был охвачен страшным безумием. В слезах и ненависти я выбежал из церкви. Невольно взглянув на свою розу, я обнаружил, что крест, упавший с верхушки храма, чуть не задел её. Он придавил несколько лилий, перенёсших ветер, но даже не коснулся моего гордого цветка. От этого я воспрянул духом, облегчённо вздохнул. Посмотрев на небо, я вдруг осознал, что солнце почти полностью скрылось за горизонтом, закат разноцветными тенями заполнял небесные глади. Я заторопился. Несмотря на всё происшедшее, я ещё больше жаждал увидеть свою Богиню, испытать манящее благоухание Её присутствия. Я обернулся на церковь и увидел в маленьком окошке гретиных покоев осунувшееся, морщинистое, искажённое болью лицо. Мне вдруг стало не по себе. Неужели суккуб (как мою Венеру назвала нянюшка), существо ночи, стало для меня выше всех человеческих ценностей? Если так, то я умираю… Я умираю…но из-за чего? Всё это глупость! Абсурд! Так не может быть! Я вспомнил про Фиону. Бедная девочка! Крапива обожгла её, им всему виной моя неистовая буря чувств, которую принесла мне Богиня Соблазна. Мерзкое существо! Но я ли это говорю? Ведь я люблю Её! Или мне только кажется? Сколько вопросов! Кто раскроет карты мне в этой непростой игре? Любовь и ненависть…жизнь и смерть.
Я бросился в замок. Я решил, что должен навестить Фиону…сегодня! И снова мой взгляд остановился на розе – горделивом белом цветке, что я принёс с полей. Второй листок начинал закручиваться, покрываясь тёмно-багровой коркой смерти. Песок времени утекал: краски мира становились бледнее, а моя судьба запутывалась всё больше; я чувствовал себя куклой в руках вампира.

7

Лестничные пролёты остались позади. Я бежал по коридорам, задевал локтями двери, падал, вновь поднимался, и снова нёсся, подчиняясь неведомому порыву моего безумного сердца. Я пересёк весь замок. Со стороны могло бы показаться, что я заблудился в собственной обители, но я чётко знал, что ищу, и где это находится. Но почему-то я ощущал невероятное стремление оказаться в каждом уголке замка, заглянуть в его тихую жизнь, нарушить спокойствие, тягостное присутствие которого сдавливало воздух. Я открывал двери, на мгновение врывался в комнаты и снова выпрыгивал в длинные, холодные коридоры, кое-где украшенные традиционной кельтской вязью и причудливыми орнаментами, но в основном древние и ветхие, на которых не осталось ничего кроме пыли веков. Иногда мимо взора моего мелькали потемневшие картины неизвестных мастеров, на которых изображались Племена Богини Дану, битва при Маг-Туиред и другие события и персонажи легенд зелёной Ирландии, о которых я много читал в книгах, оставшихся после смерти графа Ольстера. Но и они оставались за моей спиной, так и не удостоенные внимания, которого они, как я думаю сейчас, всё-таки заслуживали. (Когда я наслаждался этими картинами так, как желал бы насладиться сегодня, этой ночью откровений, разверзшей мои уста, излившей из них горькую правду?) Наконец, я добрался до пристройки, где жили слуги. Испуганные глаза следили за тем, как я одну за другой распахиваю двери, чуть не срывая их с петель, вторгаясь в жизни моих преданных людей, женщин и мужчин, день ото дня делавших мою жизнь более лёгкой и приятной. Они смотрели на меня, в их лицах я едва успевал прочитать наивный страх. Они не ненавидели меня, не удивлялись моему безумному виду, они были также искренны, как и всегда. Мои слуги любили меня, тревожились за мою судьбу, ибо всю жизнь только и делали, что заботились обо мне. Здесь были и старики, ещё нянчившие меня, помогая Грете, и совсем молодые пастушки, исправно следившие за состоянием скота и его насыщенностью – все они не двигались с места, лишь наблюдали за тем, как я рву на себе волосы, танцуя в коридорах жуткий танец под мне одному слышимую мелодию флейты невидимых фурий. Дверь за дверью – но я запутался в лучах заката. Я забыл, что искал. Всё иллюзорно, всё подло! Я остановился, задумался, забылся и…во внезапном обмороке рухнул на одну из дверей.
Мне повезло упасть на пол. Хотя, конечно, везения здесь никакого не было. Дверь в комнату была чуть приоткрыта, но её обитательница явно не ждала моего появления. Затылком я чувствовал, что на кровати перед моим носом кто-то лежит. Раскачиваясь, будто под хмелем, я приподнялся, отряхнулся и вгляделся в силуэт, представший передо мной. По мере того, как головная боль проходила, и мой разум приходил в сознание, я понимал, что вижу Фиону. Бедное напуганное дитя забилось в угол своей крохотной постели, укутавшись в одеяло. Дрожащими руками она обхватила колени, лицо её выражало восхищение и недоумение. Это не был страх, как мне показалось вначале, а нечто большее. Я снова вспомнил, как она любит меня, и едва не заплакал. Люди остро чувствуют лишь тогда, когда их душа возбуждена, взбудоражена неистовым пламенем, когда они воистину безумны. Ещё не оправившись от моего путешествия по замку, я пытался восстановить дыхание, а мысли непослушно ударялись о стенки головного мозга, призывая меня то броситься прочь, то встать на колени, то рассмеяться или углубиться в грусть. Солнце в окне пыталось прогнать меня, как его лучи прогоняют тени, но я не мог раствориться, не мог рассыпаться – светило покидало небеса в своих бесполезных попытках уничтожить несчастного человека. Чтобы не раздражать солнце, я сделал несколько шагов назад и замер в тёмном углу комнатки моей горничной. Она следила за мной, почти не моргая. Казалось – её тело высохло и в нём не осталось больше крови. Но всё это ерунда – плод моего больного воображения! Как глупо, должно быть, я себя вёл!
Руки Фионы покрывала странная серая корка, которой я раньше не замечал. Присмотревшись внимательнее, я заметил следы ожогов, видимо смазанные каким-то цветочным бальзамом, коих Грета знала тысячи. Девушка, со слабым болезненным криком, спрятала свои руки под одеяло и затряслась ещё больше – она не хотела, чтобы я видел её боль. Мне же становилось всё горше и горше наблюдать её такой беспомощной, оплёванной судьбой… Нет! Не может быть! Это всё моя вина! Моя вина в том, что сейчас Фиона страдает! О, это прекрасное создание! Господи, зачем ты проклял меня? Зачем ты бросил меня в объятья похотливого демона, обольстительной Венеры? Почему ты держишь меня между небом и землёй, не позволяя разбиться или вознестись над всеми предрассудками и принципами? Как жестоко с твоей стороны было поступить так со мной! Не спрашивай, верил ли я в тебя! Что за глупый вопрос! Конечно! Или нет… Сомнения, сомнения – не в них ли суть вещей? (Вечные сомнения среди больных теней…) Безумие, грех, наваждение, экстаз, страсть, любовь, смерть – эти слова вертелись на моём языке, заполняли мои мысли. Их всевозможные комбинации кружили хороводы, в которых на празднике Мейполь люди часто забывали всё на свете, а я чувствовал так, словно мои глаза выскакивают из орбит. Фиона тряслась ещё сильнее… А что ей ещё оставалось? Она далека от понимания тех вещей, которые знаю я. Она так близка этой грязной почве, на которой выросли восхитительные пейзажи. Она – часть этой земли, дочь своей святой Матери. Сверхъестественное для неё не существует – всё в порядке вещей! Но в то же время Бог – самое сверхъестественное, когда-либо созданное человечеством – воспринимается как нечто обыденное. Ни дня без молитвы! Утром, перед обедом, на ночь – везде и всегда мы восславляем всевышнего! Столько людей жаждут от него хоть капельку истины, но он занят своей дьявольской игрой. Бог курит фимиам, его дым испариной обволакивает мир, достигает каждого и, вдруг, становится таким неприятным на запах, что хочется бежать, скрыться, лишь бы не бродить в вонючем тумане, продолжая складывать ладони, обращая взор к пепельным небесам. Если бы я хотел сказать это Фионе, я, может, это и сделал бы. Но вряд ли она бы согласилась со мной! Для неё я господин, но она для меня не слуга. Фиона знала это, поэтому иногда позволяла себе некоторые вольности. Это случалось очень редко, она сама ругала себя за это, но мною ничего такого не осуждалось. Без моей сладкоголосой горничной я бы не жил. Странно признаваться в этом сейчас, но зачастую живущим требуется много времени, чтобы понять нечто очень простое и, казалось бы, логичное. Мне казалось, что я любил её… Бедная девочка! Ожоги окаймили её тело неприятными узорами, но этим она привлекала меня ещё больше! Широко распахнутые серо-синие глаза Фионы сияли своей необычайной красотой. Моё второе солнце! Она была тем добром, которым нельзя не любоваться – чистая, пугливая, верная, любящая. Всем своим телом я тянулся к ней, жаждал произнести хоть слово. Но не знал, что сказать. Молчание удовлетворяло мой слух. Это было самое сладкое молчание, что когда-либо приходилось мне слышать. Никогда я не забуду этот день, когда мы долго смотрели друг другу в глаза и поняли всё, что хотели. Между нами не было любви, лишь ирония жизни… Но я это осознал далеко не сразу. Фиона оказалась мудрее меня…
Я видел, как холодеют её черты, как сгорает взгляд, как опускаются ресницы и безразлично покачивается голова. Теперь она не дрожала, но по девичьей коже прокатывался лёгкий озноб. Несколько неловких движений – и я понял, что Фионе вдруг стало очень холодно. Мне даже показалось, что она произнесла что-то, словно хотела попросить меня закрыть окно, но я уже занимался этим. Я приблизился к прозрачному стеклу и посмотрел на небо: солнце уже скрылось за холмами. Мои руки принялись закрывать окно, отражавшее облака, как вдруг совершенно неожиданно сильный порыв ветра воспрепятствовал мне. Холодное дыхание обдало моё лицо. Фиона ещё сильнее укуталась в одеяло. Моё сердце бешено колотилось. Неужели, снова?! Облака в окне окрасились в розовый. Я тряхнул головой – показалось. Меня преследуют призраки или я и вправду сошёл с ума? Грета сказала, что я проклят. Не это ли она имела в виду? Моя Богиня нашла себе развлечение на одну ночь, загубив тем самым каждый последующий день моей жизни? Мысли выстроились в ряд и наперегонки бросились в хаос, а я, не в силах больше вынести всего этого, застыл, наблюдая за лесом за окном.
Фиона вздрогнула. Я стоял возле неё, потому отчётливо ощутил это. Или показалось? Мне хотелось обернуться для того, чтобы вновь убедиться в том, что я спятил. Так и сделал! И убедился! Бежать прочь! Забыться! Я бросился к двери, собираясь оставить Фиону в одиночестве, но засов оказался закрытым. Странно, я не запирал дверь, а Фиона не вставала с постели… Ну да ладно! Обманывая самого себя, я принялся отпирать засов, но какая-то неведомая сила препятствовала мне. Разъярённый, я попробовал выбить дверь плечом, но даже не коснулся её… Голос, чувственный полушёпот, привёдший меня в исступленный восторг…я снова услышал его.
– Лассар…Лассар… – Она звала меня.
Я обернулся и увидел в окне очертания моей Богини. Она улыбнулась мне, провела рукой по очертаниям грудей и взвилась вверх, окрашивая сумерки в цвета своего платья. Фиона, словно безжизненное каменное изваяние, насмерть перепуганная, застыла на кровати в той же позе, в какой я застал её, когда вошёл. Лишь слабые судороги выдавали то, что она ещё жива. Я сочувственно глянул на неё, но всё моё лицо так и светилось радостью. Впервые за всё время она отвернулась от меня…
Если она и повернулась ко мне снова, то меня уже не было в комнате. Принц Лассар мчался наверх, в свои пламенные покои, где его ждала Венера. Она стала символом, для которого я жил. Она звала меня, и я приходил. Моё проклятье мне льстило. Господь, неужели всё самое прекрасное, что ты создал, люди назвали грехом? Тогда я грешник, ибо так прельщают меня ласки женщины! (Даже теперь, будучи Ангелом Тьмы, я восхищаюсь женской красотой! Простите же меня, красавицы мира, за то, что из-за моей любви к вам, вы умерли в объятьях вампира! И всё-таки, иногда даже жаль, что Исида не нашла ту заветную часть тела Осириса! Впрочем…) (Я так и не могу понять, зачем ты ссылаешься на Энн Райс? Ведь ТОЛЬКО В ЕЁ КНИГАХ вампиры бесплодны, а вот в большинстве других источников – ого-го!) (будучи реалистом, добавлю, что вамп бесплодны, а вот вампиры – нет). И я бежал к моей Венере, собираясь вновь предаться соблазнительному танцу под её развратную волынку, слиться с моим прекрасным демоном…возлюбленной сумерек.

8

Когда я стрелой влетел в свои покои, Она уже была там. Такая грациозная и величественная, моя Богиня, словно обычная женщина, вертелась перед зеркалом, упиваясь своей сверхъестественной красотой. Её бледное лицо было чуть припорошено розовой краской, а зелёные глаза двумя обольстительными изумрудами освещали мои затхлые покои. Я восхищался тем, как она двигалась, как покачиваются её совершенные бёдра, как вздымается её белоснежная грудь. Она, словно мраморная статуя древней Богини Любви (а здесь имя не помешало бы), пленяла и влюбляла в себя. Кипящий соблазн, исходивший от неё, растворялся в воздухе, наполняя его энергией пламени, искрами желания. Наконец, моя Венера повернулась ко мне, и жестокая увертюра слетела с её молчаливых губ, оглушив меня жаждой…её. Она же жаждала меня. В мгновение Богиня оказалась возле моего взволнованного тела, нежно схватила мою руку и, чуть приподняв её, стремительно вонзилась клыками в ритмично пульсирующие вены. Крещендо кровью истекающей страсти…оно поглотило меня целиком и полностью. Я чуть ли не падал на колени от того неимоверного блаженства, что испытывал. В нём смешались и радость, и боль, а любовь окутывала их своим бархатным одеялом… Но вот она отстранила меня. Желание не иссякло, но она не хотела меня убивать. Она любила меня своими глазами, она посылала мне самые чудесные картины, что я когда-либо мог созерцать. Они рождались в моей кружащейся голове, словно были плодами моего собственного воображения. Они уносили меня к закатным морям, где поют сирены; к лесам, что рождают луну; к садам, в которых благоухает красота и нежность. И пускай все эти образы были залиты алыми ручейками крови, которой обливалось моё сердце, пусть я, словно в тумане, бродил по местам, что сулила мне моя Венера. Мне было бесконечно хорошо (стилистически неверно), я предавался её похоти, я отдавался её игре. Она владела мной – я не хотел что-либо менять.
Сквозь барабанный грохот я едва расслышал, как Богиня манит меня к себе. Её голос звучал так сладко, как не поют полуденные птицы, согретые солнечным теплом. Её голос, словно поцелуй, ласкал мои уши. Он гипнотизировал меня своей проникновенной чистотой, и я следовал любому повелению моей Королевы. Мне было неважно, Король ли я для неё. Я был готов быть наивным амуром, в благоговейном почтении лижущим её пятки, лишь бы любить её и отдаваться её любви. Она знала это, ибо читала мои мысли. Но и её поглощал аромат моего тела, вкус моей крови, трепет моей души. Она окуналась в водоворот смертной фантазии, отрекалась от ночной пустоты ради той чистоты, что таилась во мне. Верно, она считала меня агнцем божьим, и, словно волк, похищала меня по ночам. Моя Богиня всего за несколько мгновений могла научить меня любить темноту. Превосходство ночи давило на свет, и, влюбляясь во мглу, я сжигал свою свечу, предчувствуя наверняка, что настанет тот миг, когда и я перестану быть пастырем дня. Умру ли я? Или она убьёт меня?
Даже в пылу неудержимой плотской ласки, в глубине моей бессознательной души, я продолжал задавать себе эти вопросы. Для меня они становились такими же вечными, как божественное бытие. Но моя Венера повторяла снова и снова, что не может меня погубить. Её любовь казалась мне такой невозможной, но в то же время, она была истинной…и именно такой я её ощущал.
Мы продолжали предаваться наслаждению. Она была сверху, я – снизу. Позиция никогда не менялась. Она была великолепна, и со всей своей любовью ко мне вамп не позволила бы человеку (а может и не только) оказаться выше её в любом смысле. Величие Богини было монументально, власть застывала на её губах. Превосходство во всём, совершенство форм и утончённость иллюзий – я не мог спорить с ней, не мог отказать ей в чём-либо. Впрочем, она бы и не позволила. Так был устроен наш мир. Наша вселенная, в которой светилом была луна, драгоценной короной украшавшая голову моей Королевы, в то время как изумрудные звёзды купались в её глазах, а тени окутывали своими бесчисленными чёрными пальцами её томное бледное тело, облачённое в прозрачный розовый шёлк. Её волосы извивались, словно горящие змеи, но не страшили меня. Багровые крылья за её спиной в судорогах дёргались, вызывая во мне безумный восторг. Я изучал свою Богиню; я описывал части её тела в пышных, вдохновенных рифмах; я искал сравнения, находил и снова искал… Я очерчивал нимбом её лицо – она улыбалась, и в изгибах её губ я замечал и негу, и грусть; я пальцем обводил ореолы её грудей, а она прижималась ко мне всё сильней, обволакивая своим морозным дыханием, на удивление жгучим и пламенным. Нас охватывал спазм, экстаз поражал своим могуществом. Простой смертный в объятьях гротескной Богини – я словно взлетал на драконе за яшмовые облака…и снова падал. И именно от паденья я испытывал больше блаженства, чем от чего-либо другого, что захватывало меня в бурной ночи. Снова и снова я готов был пасть в её объятья, но она, сгорая дотла, словно феникс, возрождалась из пепла… И тогда она улетала, даровав мне на прощанье свой проникновенный поцелуй; сверкнув яркими, как золото солнца, зеницами; оставив локон рыже-красных волос на колотящейся в такт моего сердца Селене. Богиня покинула меня так во второй день нашего восхитительного знакомства…как, впрочем, и в последующие.
И снова, как только она улетала, я видел, как огромный змей, покрытый чешуёй теней, пожирает бледный месяц – то, что осталось от моего сердца и души… Чушь! Пустые видeния! Так думал я, до тех пор, пока не осознал, что вкусил нечто сильнее фимиама, что те ароматы, что я вдыхал, пробуждали во мне транс и безумную, меланхоличную апатию. Словно призрак, я бродил по залам и комнатам своего дворца, кружил на месте, садился на пол, обнимал ветхие статуи, считал ступени лестничных пролётов…но чаще сидел на земле подле своей белой розы, из стебля которой вытянулись две маленькие белые розочки…и листья которой продолжали буреть с каждым днём.
Фиона поправилась, но я ещё больше отдалился от неё. Да и она сама старалась избегать меня. Грета переняла её обязанности на себя, хоть и сильно ворчала по этому поводу. Меня это совершенно не заботило. Старушка искала своего молодого хозяина по всему замку, дабы предложить что-нибудь съестного или обратиться с некоторыми хозяйственными вопросами, но я погрузился в молчанье и не отвечал. Только тогда, когда я видел свою Королеву, мне хотелось кричать, говорить обо всём на свете, восславлять её таинственную красоту…но в тот момент мой язык отказывался мне подчиняться, и я, безмолвный, чуть ли не плача, мыслями выражал свой дикий восторг. И лишь то, что Богиня с лёгкостью читала мои мысли, успокаивало мою пылающую душу.
Грета в ужасе наблюдала за мной и шептала:
– Вы горите изнутри, принц Лассар. Но это не благородное пламя, в честь которого вы названы, а дикий, неудержимый костёр, на котором сгорает вся ваша чистота и святость. Ваша душа отравлена ядом чёрной змеи. Ночная гостья погубит вас, пока мы спим…
Я только ухмылялся в ответ. Интересно, могла бы моя нянюшка заставить слуг помочь ей избавится от моей Богини? О, нет! Все бы они с перепугу разбежались прочь, узнав о том, что принцем завладел вампир! Ха-ха-ха! Их бы даже одно это слово: «Вампир», – свело с ума. Как всё в жизни забавно… Грета объясняла мою болезнь какой-то особенной лихорадкой, и хоть она и твердила, что я незаразен, все обходили стороной мою несчастную тень, застывшую в каком-нибудь из самых тёмных углов моего ирландского замка.
Стоит ли говорить, что я не замечал природы, не осязал её, ибо днём для меня всё казалось мёртвым? Даже своей белой розой я уже не любовался, а лишь испытывающе следил за тем, как она стареет, как опадают её засохшие лепестки. Мне нравилось знать, что моя жизнь увядает, ибо она увядала в объятьях любви…
За три ночи стремительной похоти я осунулся, похудел. Лицо моё сильно побледнело, глаза покраснели, затуманился взгляд. Моё сердце громкими, гулкими стонами билось в груди, словно колокола, зовущие на мессу. Ночные причащения иссушали меня, и слуги всё чаще путали меня со статуей или своей собственной тенью. Молох искушения перевесил чашу весов сполна. Сердце грешника оказалось куда тяжелее пера богини Маат. Колебания моей жизни затухали в вихрях ночных фантазий и страстей…
С той поры, когда я оставил Фиону одну в её комнате, я больше не говорил с ней. Молодая горничная избегала меня. И мне не было интересно почему, ибо я знал: она любит и боится меня.
Так в призрачных днях проходили мои ожиданья заката, и так прошли три самых жестоких и сказочных дня! Но на четвёртый день, утром, Фиона сама пришла и разбудила меня. Удивлёнными глазами, едва различая её силуэт из-за своей дикой усталости, я смотрел на мою горничную и совершенно не задумывался о том, чего она хочет. Конечно, моё лицо не выражало никаких эмоций – для них у меня не было сил. Впрочем, как и для молчания. Слава богу, Фиона не медлила и сразу перешла к делу. Правда, она слегка всполошилась, когда я громко вздохнул, как только она начала говорить, но испуг прошёл, и Фиона начала снова:
– Принц Лассар, тут один человек у наших ворот… Он просит позволить пожить у нас несколько дней. Все здешние лорды прогоняли его, и он надеется только на вашу милость…
Что мне было дел до ещё одного смертного, когда все мои мысли были заняты бессмертной Богиней? Я перевернулся на другой бок подушки и заснул… Однако, Фиона настаивала на своём. Она снова разбудила меня и посмотрела прямо в глаза. Я ещё раз подумал о том, что слишком добрый господин, что позволяю ей такое, но тут же осознал, что это не имеет для меня никакого значения… Я лениво приподнялся на руках и, наверное, впервые за три дня заговорил:
– Чего тебе?
Сказал я, правда, немного. Фиона небрежно качнула головой, подняла взор к потолку (видимо, обращаясь за помощью к богу) и опустила руки на свои округлые бёдра – она явно обиделась.
– Вы не слушаете меня, принц? Молодой бродяга довольно благородного вида просит вашу милость позволить ему пережить его раны здесь, в вашем замке!
– Ах, так он ещё и ранен… – мне всё было безразлично, но краска на щеках Фионы – приступ девичьего гнева – начинала меня забавлять.
– Да, он просит помощи… – начала было раздражаться девушка, но я тут же оборвал её:
– Делай всё, что посчитаешь нужным. Я отдаю права распоряжения в твои руки.
Дело было сделано. Я отвернулся от Фионы и снова заснул. Краем уха я слышал, как она ещё немного постояла у моей кровати, видно размышляя над моими словами, и, наконец, вышла вон. Я остался наедине со своим сном, где Бледная Колдунья продолжала по-царски пировать моей плотью и кровью… Фиона же поступила, как я ей велел. Всё было бы хорошо, если бы это не привело к развитию трагедии, о которой я впоследствии даже жалел…
Мой «проклятый дом» приютил охотника на ведьм и стриг…

9

Я проснулся уже на закате. Поначалу, я даже не осознавал, что уже почти полностью стемнело. Поднялся с постели, потянулся, и направился к окнам, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Открывать их не было необходимости – их створки были распахнуты настежь всегда, ибо я ждал свою Богиню. Но где она? Наконец, я осознал, что мой нежный вампир запаздывает…но она никогда не опаздывала. Конечно, в её воле было приходить, когда она пожелает, но ведь она никогда не отступала от своих принципов, благодаря одному из которых я проводил весь вечер в её объятиях, а ночь в её кошмарах. Тогда Белая Лошадь (не понял…будет сноска) уносила меня далеко в просторы бессознательного; я окунался в пустоту, в которой не было ничего, и в то же время всё: всё, что я чувствовал, видел, думал. Но странно… Её нет. Я вгляделся в ночную мглу, но не обнаружил ничего, что могло бы для меня что-либо значить. Тьма была всё такой же…чёрной. Своим затуманенным взглядом я не мог различить даже контуры леса, располагавшегося где-то под окнами. Я посмотрел на небо, но не мог видеть звёзд, а от луны осталось только жёлтое пятно, расплывчатая клякса, заполняющая своей небрежной уродливостью мои зрачки.
Кисло ухмыльнувшись в ночь, я повернулся к зеркалу. Мне показалось, что на нём что-то нарисовано… Нет, не показалось. Там что-то написано. Я смутно различаю кровавые оттенки и очертания букв… Боже! Что же это такое! Я как следует тряхнул головой. Взгляд более-менее прояснился. Я наклонился к зеркалу и всмотрелся в надпись, словно вырезанную когтями на отражении моего лица:

Забавно… Сначала мне было смешно. Но потом я понял, что это нечто большее, чем просто надпись. Я понюхал кровь. Да! Как я и предполагал, это была кровь моей Богини. Но кого я должен был убить? К тому же…я никого не хотел убивать. У меня не было врагов, а моя Королева даровала мне лишь способность любить! Любить… И снова я обернулся к окну. Но где она? Неужели?! Неужели… Я думал: неужели она не придёт? Я тут же начал себя успокаивать, придумывая всевозможные отговорки, утверждавшие, что и у бессмертных могут быть срочные дела, и она попросту опаздывает… Но опаздывает на что? На встречу? На встречу со мной? Важен ли я ей настолько, что она бросит всё, ради ещё одной бурной фантазии, что поглощали нас все эти ночи? Я почти сошёл с ума. Сойти с ума менее, чем пять минут – это надо уметь!
В смятении я присел на кровать. В задумчивости проведя рукой по одеялу, вдруг почувствовал, что что-то острое порезало мой мизинец. Гадая, что бы это могло быть, я посмотрел в сторону своей руки и увидел небольшой, элегантный и очень древний кинжал. Это можно было определить по его драгоценной рукояти, украшенной какими-то письменами и иероглифами неизвестного мне происхождения. Несмотря на весь его старинный вид, лезвие было настолько острым, что совершенно безболезненно резало плоть при легчайшем прикосновении. Я убедился в этом, изучив свой мизинец – рана была глубокой, но ничуть не рваной, кровь уже давно перестала течь. Но откуда этот кинжал здесь? Зачем он мне?! Я вспомнил надпись на зеркале. Она уже исчезла, но дурные мысли остались. Убить? Я должен кого-то убить? Этим кинжалом? Но зачем? И кого?
– Вопросы…вопросы…все мы их задаём…но не все ответы познаём…и признаём. Этот голос поднимал мёртвых из могил, уж поверьте мне! Столько силы в одном живом существе просто не могло уместиться… Впрочем, я снова забыл, что Она мертва…
Богиня стояла у окна. Такая же величественная и прекрасная. Но она уже не улыбалась своей пламенной, ироничной улыбкой. Она не жаждала меня…или умело скрывала своё желание. Только её глаза продолжали гореть, пронзая своей гипнотической и в то же время демонической женственностью. Она твёрдо решила для себя что-то и не собиралась отступать ни перед чем. Я силился прочитать её мысли…и мне казалось, что я понимал их, но это только казалось. (Люди всегда врут, когда говорят, что знают друг друга. Их знание основывается на совокупности всевозможных ложных представлений о том или ином предмете обсуждения. Таким образом, людское понимание друг друга строится из черт отрицательных для того, кого познают, и наоборот. У вампиров же всё далеко по-другому. Они либо не знают друг о друге ничего, потому и не судят. Либо они позволяют знать кому-то о себе что-то немногое, необходимое – но это зависит от силы. Познать же полностью зачастую не может даже самый древний вампир…мало кто хочет быть похожим на большой чистый лист бумаги.)
Она меня видела насквозь. Конечно, в меру своих возможностей… Но ведь их у неё хватало! Моя Богиня не двигалась с места, прислушиваясь к битве моего сознания, а я поражался её откровенной белизной и совершенством… Статуя! Воистину, прекрасная статуя нимфы… Но она не дала мне закончить:
– Я не нимфа. Встреть ты её, она бы тебе куда больше понравилась. С ней ты бы был чист и свободен…
– Нет! Я хочу быть только с тобой! Я не могу даже и думать о ком-то другом!
– Я понимаю тебя… Я знаю, что ты чувствуешь, но ты не знаешь, что чувствую я! Откуда тебе быть уверенным, что я не покину тебя, вдоволь надругавшись над твоим телом? Ты же и так наполовину мёртв! Или ты уже привык к роли призрака замка? Как трогательно! Принц Лассар в белом саване со звенящими цепями! Ха-ха! Она смеялась, но её хохот не унижал меня, не оскорблял. Мне хотелось смеяться вместе с ней. Её это забавляло, и в то же время поражало. Каким бы призрачным я не был, она ощущала, насколько я силён.
– Но ты ведь не сломишься! Многие ломались за одну ночь, проведённую со мной, но ты встаёшь на ноги снова и снова, а твоя роза гниёт, равно как и цветёт! Ты меня поражаешь! Но в то же время, ты ещё не научился принимать правильные решения. Всё, что ты делаешь – проявления моей воли, но не твоей! Почему бы тебе не сделать по-своему? Да, мои чары похищают твою душу, но неужели ты не можешь противостоять мне? Борись! Сражайся со мной!
Какие странные слова… Должен ли я воспринимать их серьёзно? Всё было далеко до познания. Мне было тяжело. Я не мог говорить – только думать. Она же специально громко и властно с невероятной чёткостью произносила каждое слово. Её речи, словно тысячи спиц вонзались в моё тело, и я корчился от боли, которую мне приносила моя любовь. Боль становилась всё сильнее, но мысли не кончались, а Венера-вампир и не собиралась заканчивать.
– Убей… Да, убей! Твоей ошибкой было то, что ты впустил этого человека в замок! Теперь, пока он не исчезнет, ты будешь страдать от истощения, ибо я не буду приходить к тебе! И учти, я слишком зла на тебя! Так что он не должен уйти по тропинке! Он должен уйти по лестнице…в Рай или Ад – неважно. Он одинаково не нужен ни Богу, ни Дьяволу!
– Да кто Он!? Ты сводишь меня с ума! В чём я виноват пред тобой?
– Тот человек, что ты принял в замке… Он должен быть убит… Прощай, встретимся, когда кинжал обагрится кровью…надеюсь…
И она исчезла. Растворилась во тьме, как всегда мгновенно и незаметно. Напоследок, мысленно, она сказала, что любит меня, и это заставляло меня страдать ещё больше! Получается, что я должен убить ради любви! Как умело она задавала фигуры в этом кошмарном танце с моей трепещущей душой… Она манипулировала мной. И это не было для меня откровением. Прожить без неё я бы не смог. Моя Богиня пользовалась этим… Но зачем ей понадобилось, чтобы я пролил кровь? Быть может, она хотела, чтобы я стал ей ближе…
В кровь мы верим, в крови мы живём, кровь мы проливаем, кровь мы пьём… Но я всегда верил больше всего в чувства! Что важнее: насыщение или экстаз? А если совместить? Вот она – кровь – совмещение желаемого и несуществующего – напиток из цветочной пыльцы и облаков – мед, в который добавили частичку луны и солнца…святой Грааль, полный пыли и сетей пауков…
Вечерний разговор не выходил у меня из головы. Я не заметил, как оделся, как засунул за пояс кинжал – жестокий подарок моей великолепной Леди. Я даже не заметил, как вышел из покоев. Попросту, я себя не контролировал. Всё тот же призрак, неизменный пленник своего старинного дома. Права была Венера: осталось только цепи раздобыть и бродить по залам – распугивать мышей и насекомых! Я невольно улыбнулся. Конечно, моя Королева была права во многом, но мне всё казалось, что я упустил что-то очень важное, что-то, что было сказано между слов. Убей, убей, убей! Её приказ уже не звучал так уверенно. Мне всё больше казалось, что она сама запуталась, что она сама не контролирует всего того, что происходит. А ещё…ещё мне вдруг показалось, что она боится. Моя совершенная Богиня внезапно срывала свой розовый шёлк и нагая представала предо мной…и её открытость оказывалась скучной и простой, но в то же время неимоверно жестокой, кровавой. Я представлял её с другими, слышал её торжествующий смех. Меня терзала одна мысль о том, что она играет со мной. Но сколько раз она уверяла меня в обратном! Или демонам простительно лгать? Убивать! Я иду убивать! Убивать ради любви! Или ради загадки? Она пришла ко мне тогда, когда я разочаровался во всём. Она подарила мне тайну. Но со временем тайны оказываются приоткрытыми, а после и раскрываются совсем. Существует ли моя похотливая Венера для того, чтобы в своих объятьях забирать меня от мира и рождать в него снова, или всё так же обыденно, как смена дня и ночи, ведь какой красивой бы она ни была, всё равно – закаты и рассветы становятся одинаково однообразными в своей красоте.
Я шёл в нижние комнаты замка, а гобелены оживали у меня на глазах. Иллюзии…иллюзии…от вас не скрыться мне… В моей жизни появилась самая чудесная и желанная иллюзия, которую когда-либо хотелось бы узреть! Моё страстное наваждение, клинка заката безымянный страж, моя неистовая фантазия, мой сладостный мираж… Богиня Соблазна отравила меня изнутри. Она завладела мной, очаровала своей любовью. Если я готов был умереть ради неё…погубить себя…разве не убил бы я, ради её божественной прихоти? Разве не пролил бы я кровь для своей и без того Кровавой Любви?

Слова острее боли:
В них ложь и красота,
В них ненависть и сила,
Любовь и пустота…
Решайте сами: верить,
Прислушиваться ль к ним?
Решить-то вы решите…
Что дальше? – Поглядим…


to be continued......

Back to the Creativity